Альпинисты Северной Столицы

КОНТРОЛЬНЫЙ СРОК

Евгений Котлов
спец. корр. журнала «Вокруг света», № 8, 1975

Дождались. По-мужски тарабаним друг друга по плечам: десятка «Калева» возвратилась с пика Ленина. Впавшие от усталости глаза, обгоревшие, в лохмотьях кожи носы, губы, потрескавшиеся в кровь, густая щетина на щеках. Узнаю: Велло Парк, Ильмар Пало, Калью Пальмисте... Словно и не расставался я с эстонскими парнями, с тех пор, как два года назад вместе ходили на пик Коммунизма. Будто и не снимали себя все это время пуховые доспехи и тяжеловесные кандалы — шекельтоны, окованные сталью.

– Значит, гору сделали?!

– Сделали, сделали, – хрипит простуженным до неузнаваемости голосом Велло и жадно отхлебывает из кружки крепко заваренный кипяток. – А где пятерка Яака? Прошли они стену?

– Разве вы не встретились на леднике? – удивился Володя Бирюков, начальник экспедиции киргизского «Спартака».

– На второй день потеряли с ними связь из-за непогоды, – горячая кружка выскользнула из рук Велло. Наступило молчание.

Контрольный срок возвращения эстонской пятерки со стены пика Ленина в базовый лагерь Караджилга был на исходе. Оставались считанные часы.

Они расселись на камушки «галерки» ледникового цирка и целый день разглядывали белоснежную стену пика Ленина, которую избрали для восхождения. Рассматривали дотошно – каждый кусочек, каждый изгиб предстоящего пути.

– Логично получается. Молодцы Устинов и Хибелер, что нашли такой рациональный путь. Лавины его обходят стороной. А каков переход с ледового ножа на верхний ледопад — залюбуешься, — не скрывал восторга Эрик Рейно.

– Какая тут к черту логика? Когда на вершину ведут простые безопасные гребневые пути, а нам на стенку нужно лезть, – потирал уставшие от яркого снега глаза Энн Саар.

– Самый прекрасный путь – это забраться на Мунамяги, – сострил Яак Сумери.

Все рассмеялись, потому что Мунамяги — самая высокая гора Эстонии. 317 метров над уровнем моря.

На рассвете следующего дня они сняли палатку, связались двумя связками и ушли работать на «логичную» стену.

В первой связке долговязый Яак Сумери, слесарь льнопрядильной фабрики из Вильянди, инструктор альпинизма, специалист по сложным маршрутам, «старик» в пятерке, ему 32 года, и Прийт Вюрст – шутник и весельчак, научный сотрудник института астрономии и атмосферной физики.

Во второй связке: Энн Саар, кандидат физико-математических наук, мастер спорта по ориентированию. Бородатый острослов Тыну Теннисон, электрик ЛЭП, мастер спорта по лыжам, инструктор альпинизма. И его напарник по песенным дуэтам Эрик Рейно – студент, президент альпклуба «Фирн», и, кроме того, самый молодой в группе, 51-го года рождения.

Урочище Караджилга.

Начальник экспедиции красноярского «Труда» Валерий Беззубкин посмотрел на часы: время контрольного срока истекло. Зашипела красная ракета. Крийс Хиндрик взмахнул рукой – и эстонская группа, которая только что вернулась с восхождения, встала под рюкзаки. Валя Парамонов, врач красноярской экспедиции, проверил «кислород» и стал укладывать рюкзак «скорой помощи».
Володя Бирюков написал записку группе Стрельцова, которая в это время должна была подходить к перевалу Крыленко, и вложил ее в тюк с высотным запасом продуктов и теплой одеждой, подготовленной к сбросу с вертолета. В записке было написано, чтобы группа срочно выходила на гребень с целью поиска не вернувшейся пятерки.

Володя Ушаков включил радиостанцию и вышел в эфир.

– Прошу на чаепитие!

На крохотном снежном карнизе, где и одному не развернуться, Яака никто не слышал. Ребята были внизу, они прилипли к крутому склону и выжидали своей очереди на выход вверх.

Яак отпил несколько глотков крепкого, смоляного цвета чая, застраховал репшнуром кастрюлю – чтоб не улетела в пропасть, укутал ее штормовкой и пошел на передних зубьях кошек вверх по ледовому взлету.

Всем вместе им удалось собраться только к ночи. Они вырубили во льду площадку, которую хватило только на полпалатки. Потому и спать им пришлось сидя, свесив ноги и надежно закрепившись.

– Веревок пять будет, – резко запрокинул голову Эрик.

Над ними нависал ледовый гребень – нож, острие его терялось в густой синеве памирского неба.

– А может быть, и все шесть? – возразил Энн.

– Большая ли разница – двести или двести сорок метров? – Тыну так поглаживал голой рукой лед, словно это была шерсть ручного пса. – Пойду первым?

– Ты же вымотался на подходах, – противился Энн.

– На подходах – скука, а теперь настоящее дело – стена! Руки чешутся.

– Думаешь, у тебя одного? – сдвинул на лоб двойные очки и сморщился от яркого света Энн. Ему, руководителю группы, нужно было решать, кого выпустить первым.

Пошел Яак Сумери.

Горьковатый, миндальный привкус высоты на губах. Затекшие от напряжения до колик в мышцах ноги – трудно держать равновесие. Потные руки, прилипшие к древку ледоруба. Резкие уколы льдинок, брызгающие в лицо от ударов ледоруба. Еще удар... Ступень готова.

Вниз лучше не смотреть. Лучше всего глядеть под ноги. А вверх идет ледовая стена, чистая и прозрачная, как литое стекло, залитое солнцем.

Вместо пяти Яак прошел десять веревок, а конца ледовому ножу все не было. Он, изрядно уставший, выпустил вперед Прийта.

Только на половине восемнадцатой веревки Прийт вышел на кончик ледового ножа, на отметку – 6300 метров. И тут их ждало место для бивака. Да такое, что на нем не только свободно уместилась палатка, но можно было, прижавшись к ней, постоять на ровном месте и поглядеть вниз. Там, внизу, ночь торопливо затопляла дымным мраком ущелья.

А Эрик Рейно смотрел на верхний ледопад, в прощальных лучах солнца похожий на развалины города.

– За день управимся, а там и вершина.

– Фантазер ты все-таки, – не отрывая взгляда от ледника, улыбнулся усталый Яак.

Примус расшипелся, свеча разгорелась. В палатке тепло и сухо, можно, наконец, снять с себя пуховую одежду, разуться. Стол накрыт на пять персон: куриный бульон и бифштекс таллиннский, на десерт – пломбир. «Начпрод» Прийт вскрыл очередной пакет, высыпал его содержимое в миску с теплой водой – готов винегрет.

– Все-таки крепко отдает химией от этих сублиматов, – снял пробу Яак.

– Зажрались вконец, спецлаборатория на них работала... Химией? Забыли, как на перловой каше горы делали? – разгорячился «начпрод» и вдруг расщедрился, разлил из НЗ каждому по наперстку «Вана Таллин». Ребята подняли «бокалы».

Тыну Теннисон в этот день исполнилось двадцать восемь.

Они меняли догоревшие свечи и тихо до самой полуночи пели старинные эстонские песни.

Метель началась под утро и не прекращалась сутки, вторые, третьи... Снегопад захлопнул их в снежной ловушке, отрезал пути к отступлению и подъему на вершину. Казалось, что снег до краев заполнил горы. Полноснежные реки с тревожным шорохом струились по кулуарам и склонам. Снег теснил палатку, засыпал ее и вдавливал в склон. Ребята беспрерывно по очереди надевали штормовки и выходили в метель, чтоб откопать из-под снега палатку. Ночами они тоже дежурили, чтобы снег не задушил их.

В палатке было сыро, пахло мокрым пухом, подмокли спальные мешки. Продукты пошли на убыль, особенно сахар и сухари. Прийт перевел группу на «карточную систему».
На третий день снегопад утих.

Эрик ратовал за подъем: «Быть так близко от вершины и отказаться?». Яак, хотя и любил сложные вершины, предложил спуск. Правда, спуск тоже не сулил ни чего хорошего: стенной лед был прикрыт лавиноопасным снегом.

Контрольный срок возвращения группы в лагерь был на исходе.

Последнее слово было за Энном, и он сказал:

– Пусть решит следующий день.

И день решил. Он пришел светлый, лучистый. Такой, какой случается видеть в горах только после большого снегопада. Ребята развесили на палатке вещи на просушку. Яак пошел в разведку. Ледовый гребень лавинорезом рассекал подвижки снега, и Яак продвигался по нему в полной безопасности.

В тот день они поднимались не спеша...

На следующий день – 55 метров кулуара, и вот он, наконец, снежный купол вершины. Светлый снежный купол. До вершины осталось метров триста. Больше не нужно было бить крючья, рубить ступени, прижиматься грудью к холодному льду.

Словом, началась обычная высотная работа. Раскисший снег выше колен, усталость. Впереди связка Энн – Тыну – Эрик. Тыну попросил воды, оперся головой на воткнутый в снег ледоруб, чтобы отдышаться. Вперед вышел Яак, стал медленно и осторожно топтать в глубоком снегу ступени. Вдруг его так тряхнуло, что он едва удержался на ногах с помощью ледоруба. Яак вскинул голову: лавина!...

Город Ош.

Уполномоченный Спорткомитета СССР по альпинизму Владимир Волченко взял у радиста микрофон и стал быстро диктовать:

«В связи с истечением контрольного срока группы альпинистов спортобщества «Калев», находящейся на маршруте пика Ленина по юго-восточной стене, 5б категории трудности, срочно начать поисковые работы силами экспедиций эстонской «Калев», киргизской «Спартак», красноярской «Труд»… Для поисков вызвать вертолет санавиации из Фрунзе».

Огромный белый вал, вспухший от многоснежья, несся на Яака. Он не успел оглянуться, даже вскрикнуть, как лавина вошла в него вздохом, кажется, разорвавшим легкие, сбила с ног ударной волной, подняла в воздух, оглушила и подмяла под себя.

Яак очнулся от резкого удара об лед. Еще удар, да такой, что он опять начал терять сознание. Лавина замерла, пришли к нему глухой покой и мертвая тишина. Саван снега сдавил его тело мокрыми, но теплыми тисками.

«Что это: сон? Смерть?». Яаку почудилось, что кто-то стучится к нему настойчиво и тревожно. Он бесконечно долго пытался понять, кто бы это мог быть, пока не распознал в этом стуке удары собственного сердца. Тогда Яак собрал все силы, напрягся до боли в глазах и открыл веки – получилось... Сквозь снег пробивался к нему мутноватый свет. Затем он пошевелил пальцами, руками и трудом выбрался из-под снега.
Вытянутой вперед руки не было видно. То ли снежная пыль, поднятая лавиной, не опадала, то ли снежную стену окутала непогода. Яак пытался, было закричать, но не смог. Пронизывающая боль сковала грудную клетку...

Первое, что увидел, это веревка, которой он был связан с Прийтом. Она уходила в снег. Яак вцепился в нее и стал тянуть, но она, впрессованная в мокрый плотный снег, не поддавалась.

Из мглы вышел человек и тоже ухватился за веревку. Яак долго присматривался к нему, пока узнал в нем Энна.

– Почему ты без очков? 

Энн ничего не ответил, и Яак осознал всю никчемность вопроса.

Они начали раскапывать снег руками. Веревка привела их к Прийту Вюрсту. Он сидел на корточках, словно решил передохнуть.

– Эй, Прийт, вставай, радикулит насидишь, – говорил Яак.

– Очнись, очнись, – просил его Энн.

Но Прийт их не слышал. Зеркальце, поднесенное к его рту, даже в туманной мгле продолжало блестеть. Другая веревка, которой Энн был связан с Теннисоном и Рейно, уходила глубоко в трещину, замурованную плотным лавинным снегом. Они отбрасывали его руками, ногами, крышкой от кастрюли. Час, другой, третий... До тех пор, пока Яак не потерял сознание, пока на стену не пришла ночь и не сцементировала морозом снег.

– Они не дали мне сорваться со стены, стали якорем, – сказал Энн.

Высота 6800 метров над уровнем моря: два километра ледового отвеса вниз, до ледника, и триста метров рыхлого снежного крутяка вверх до вершины. Лютое дыхание пропасти вязало губы. Прокаленный тридцатиградусным морозом ветер валил с ног. Кислородная жажда высоты комом распирала горло. Слепота безлунной ночи наждаком резала глаза. Так началась для них эта ночь, в которую они вошли без палатки, без еды, а главное – без друзей… 

Им оставалось только обрубить концы двух веревок и связаться» теперь в одну связку. Они выдолбили в мерзлом снегу лунку, такую, что смогли поместиться в ней только сидя, обнявшись. Засунули ноги в рюкзаки. Вместо ужина сжевали по порции анальгина: у Энна разрывалась от боли голова, у Яака было переломано ребро. Потом навели ревизию: «кузня» – ледовые крючья и страховочные карабины, аптечка, примус, коробок спичек, пачка чаю, пачка перца и десятисантиметровый обрезок краковской колбасы – это все, что у них осталось. Остальное – отняла лавина. 

Мороз брал их обманом. Стоило сомкнуть глаза, как предательское тепло растекалось по всему телу, убаюкивало. 

– Где мы? Ты не спишь?

– Ребята навсегда остались здесь. А мы?

– Шевели пальцами, шевели. Будем спускаться?

– Вниз нельзя. Стену не осилим.

– Через вершину тоже не пройдем.

– Шевели пальцами.

– Шевелю...

Город Фрунзе.

Борт вертолета № 35215 был загружен мукой и готовился к вылету на отгонные пастбища к чабанам, когда командиру Ми-4 Евгению Цирулину принесли срочную телефонограмму:

«Правительственная. Киргизское управление гражданской авиации. Абдраимову.

Группа пять человек пропала без вести во время непогоды. Необходим вертолет для проведения поисковых работ. Волченко». 

Вертолет разгрузили быстро. Он поднялся в воздух и взял курс на Памиро-Алай.

Спускаться вниз по юго-восточной стене пика Ленина еще никто не решался. В паспорте маршрута записано: «Спуск по пути подъема не рекомендуется». Иной же путь, более легкий, но длинный и изнурительный, лежал через вершину. Но на гребень, открытый ветрам, без палатки не пройти.

Энн стянул Яаку грудь репшнуром вместо шины, снова накормил его анальгином и стал медленно выпускать вперед. Они пошли вниз, на спуск. Энн осторожно стравливал веревку, его руки вздрагивали от напряжения и оттого, что каждое мгновение можно было ожидать срыв.

– Чего ты меня так держишь? Не сбегу, – пытался, было отшутиться Яак. Но как он ни старался, как ни сжимал зубы, каждый шаг отдавался в нем стонами.

Из-за плотной мглы они шли вслепую. Их вел сам спуск. Крутизна стены выросла так, что вытянутой рукой можно было прикоснуться к склону. Стальные кошки перестали быть надежной опорой. Через каждые несколько шагов, чаще, чем обычно, Яак опускался на колени и вгонял в лед молотком крючья. Ноздреватый лед предательски рассыпался брызгами под его ударами. Яак упирался головой в ледовый крутяк, чтобы отдышаться и утихомирить боль. Потом снова ожесточенно колотил молотком по стальному крюку. Так они работали часов шестнадцать, пока не набрели на следы, которые оставила их пятерка на подъеме.

Борт вертолета.

Серебряный ручей, перевал Путешественников – все промелькнуло мигом. Минуты... Мы тратили долгие часы мучительного подъема на этот же путь. Ломаный ледник Саукдара – и вот перевал Крыленко. Женя Цирулин примерился к заброске, определил ракетой направление ветра и на следующем кругу дал команду на выброс. Мы вытолкнули в люк тяжелый тюк с продуктами, он лег точно в цель, но подпрыгнул мячиком и исчез в ледовых сбросах северной стороны перевала.

Еще круг – набор высоты. Еще один круг, и вертолет идет прямо на стену. Смотрю до рези в глазах на белые снежные склоны. Не видно никаких следов, бросается в глаза только широкая линия отрыва лавины на лобастом куполе вершины.

– Ты видел? – спросил я взглядом Володю Бирюкова.

В ответ он незаметно кивнул головой. Но Велло Парк тоже, видно, заметил следы лавины, его лицо побелело, он опустил голову.

Еще круг. Но людей на стене мы так и не увидели.

Жилище выдолбили во льду только к полуночи, крышу сделали из штормовки, и ее скоро утеплил густой снегопад. Но насквозь проледеневшая одежда стояла колом и примороженные к ногам шикельты – меховые сапоги, невозможно было снять.

– Море было, море. Кто выпил все море? - бредил Яак.

Он часто задыхался от жесткого грудного хрипа.

«Это пневмония, – решил Энн. – На высоте ничего не может быть страшнее». Он снял с себя пуховую куртку и укутал Яака. Потом вскипятил на примусе несколько глотков чаю. Яак, не просыпаясь, проглотил таблетки тетрациклина, выпил неостуженный чай и опять начал что-то твердить про море. Сам Энн отказался от чая – нужно беречь бензин. Он не засыпал, все прислушивался к хрипам больного. Вдруг осознал, что, когда кипятил чай, ни холода снега, ни жара горелки – не почувствовал. Руки опухли, стали чужими...

– Ты брось эти шуточки, к черту, – выругался Яак утром, когда увидел на себе пуховку Энна. Потом молча побросал в рюкзак стальные крючья, и, отказавшись от «лишней» порции колбасы, стал откапываться из-под снега.

Белая мгла усыпляла Энна. И тогда он слышал голоса, звучные и близкие. Много разных голосов, которые звали его к себе. Энн вздрагивал и просыпался.

– Ты слышал? Нас зовут.

– Значит, тебе веселей, – угрюмо ответил Яак и опять начал долбить ступени во льду.

Энн крепко сжал веревку тисками пальцев. Теперь все дни слились для него в один бесконечный день, отмеряемый стуками ледоруба и шагами спуска. Энн не помнил, как и когда прошли они ледовый нож – самый сложный участок маршрута, как блуждали по растерзанному трещинами телу верхнего ледопада. Но зато отчетливо запомнилось ему, что промороженная веревка стояла колом, не гнулась, и крючья так крепко вмерзли в лед, что их невозможно было выбить. Он мучительно долго расшатывал их и думал: «Молодчина Яак. Вот это страховка! Откуда у тебя столько сил, ведь ночью ты умирал». 

Яак грел крюк под пуховкой, на животе, чтобы он лучше вошел в лед, потом пристегивал к нему карабин, пропуская через него веревку, проверяя ее натяжение. «Вот так очкарик. Держит намертво, хотя и спит. Щуплый, на юнца похож, а держит цепко».

Он упорно пытался вспомнить, сколько страшных ночей они вдвоем скоротали на стене. Кажется, три... Значит, сегодня истек день контрольного срока их возвращения в лагерь. И тогда он последний раз разложил примус и вместо того, чтобы вскипятить на нем чай, стал посылать со стены световые сигналы – SOS. Но неяркие вспышки примуса рассеивались в снегопаде.

На следующую, четвертую, ночь они устроились в «ласточкином гнезде» под карнизом. Долго искали в рюкзаках последний кусочек колбасы, который съели еще накануне. Взошла луна, впервые за все это время случилась светлая погожая ночь. Теперь уже близко, рукой подать, высветился ледовый хаос глетчера Большая Саукдара.

– А все-таки красиво на Памире, – почти шепотом сказал Энн.

– Чокнулся ты совсем, – еле слышно прохрипел в ответ Яак.

По скальным бортам кулуара они спустились на снежное плато, ровное, как полированный стол. Только бы и радоваться, что не нужно теперь висеть на веревке над пропастью, но снег раскис. И стал всасывать их в глубину, как болотная трясина.

– Ну, вот и хватит с меня. Дальше ты пойдешь один. – Яак опустился в мокрый снег. 

Энн попытался, было поднять Яака, но сам от бессилия рухнул в снег.

Они все-таки поднялись. Энн положил руку Яака на свои плечи, и они двинулись вперед. Шли, падали, ползли и снова поднимались.

Лютый мороз, который преследовал их несколько суток подряд, обернулся лютой жарой. Снег, казалось, собирал все лучи света и посылал на них. Обжигал обмороженную кожу лиц и даже сквозь черные очки слепил глаза. Над плато миражем струился тяжелый раскаленный воздух. Энн попытался, было обернуться на стену, чтобы увидеть путь подъема и спуска, но тут же опустил голову: стена обожгла глаза.

Через каждые десять шагов они, разморенные ледниковым суховеем, обессиленные голодом, опускались на снег и засыпали.

А с заходом солнца их одежда и обувь снова обрастала льдом...

Яак пытался сказать что-то, но у него ничего не получалось – совсем потерял голос, но потом все-таки прошептал: 

– Какое сегодня число?

– Тридцать первое июля, кажется.

– Сколько прошло?

– Четырнадцать дней. Десять на стене, четыре дня спускались после лавины.

– Дойдем? – спросил Яак.

– Дня три-четыре пути нашим темпом через ледник и перевал. Конечно, дойдем, – ответил Энн, хотя сам чувствовал, что им не дойти.

Яак вдруг выпрямился, на мгновенье замер и заорал нечеловеческим голосом:

– Ра-ке-та! Красная ракета! – потом схватился за бок и стал медленно опускаться на снег.

– Посиди, посиди, отдохни, это бывает, почудилось.

Но вдруг Энн услышал голоса, ясные и близкие. С ледника поднялась еще одна ракета и долго не гасла. Только теперь зеленая. 

Яак опустил голову на колени и заплакал. Энн попытался что-то сказать, но тоже стал вытирать рукавами пуховки мокрые глаза.