Путешествие
началось перед рассветом. Мы оделись при
свечах и вышли в необъятную тишину ночи.
Тропа началась со ступы в Тарчен,
отмеченная узкой границей белых камней.
После полумили линия истощилась и
исчезла, и я напрягался, чтобы
распознать путь среди теней. В вышине
мерцало больше звезд чем я когда-либо
видел, сияющие пригоршни усыпавшие
полуночную ткань неба. Каждый раз, когда
я поднимал свои глаза, бегущий свет
образовывал дугу в бархатной черноте:
медленное скольжение, заставляющее
замирать сердце, метеоры казалось
заливали небеса огнем.
На земле также перемещался свет; лампа
одинокого паломника, старая женщина из
Тарчена сказала нам, что это
шестидесятая кора ее жизни. Долгое время
я шел около нее, слушая низкий гул ее
мантры, пытаясь ощутить ее жизнь, ее веру.
Что двигало ей, чтобы совершать этот
трудный переход за один день. Она шла
через тени, ведомая исключительно верой,
последователь круга посвящений, в
котором каждый паломник и каждый шаг
выковывают новую связь. Пирамиды из
камней, выравнивающие наш путь, были
тихим напоминанием о прошедших
поколениях паломников, для которых эти
камни были положены здесь как
путеводные метки и благословение для
тех, кто следовал.
Мы шли без паузы в течение трех часов,
прежде чем забрезжил рассвет.
Постепенно, медленно, небо засветилось;
пронеслись синие и фиолетовые облака,
затем оно украсилось на севере розовыми
и золотыми лентами. Контуры гор стали
различимы, пробужденными от их
продолжающейся всю ночь бессменной
вахты. Подул свежий легкий бриз, и я
остановился, чтобы поймать ускоряющиеся
изменения. Новый свет словно размышляя в
лоне долины, отражал облака и гору. Серый
пейзаж приобрел оттенки пастели,
настолько неощутимо, что точный момент
изменения никогда не мог стать 'теперь',
полный спектр цвета шел от земли,
наступил день. Мы были на шестнадцатом
километре тропы, в сердце коры Кайласа.
Пятидесятикилометровый путь паломника
начинается в небольшом поселке Тарчен,
где нагромождение скал скрывает вид
горы. Маршрут бежит на запад через «землю
сухого куста и золотой пыли». Налево
разворачивается вид на равнину Барка,
гладкий плоский холст земли, покрытой
округлыми пятнами, движущимися тенями
облаков. Далеко на расстоянии земля
накатывается в волны горных цепей,
которые продолжаются до зубчатых пиков
резкого барьера Гималаев.
Путь окаймляет самый северный край
этого обширного пространства.
Бесчисленные пирамиды камня,
выстроенные паломниками, отмечают обе
стороны тропы, подношения, которые
очищают путь для тех, кто следует.
Пирамиды встречаются все чаще,
поскольку путь поднимается и
поворачивает на север. Здесь Кайлас
открывает себя, и все склоняются перед
его видом в первой из четырех ключевых
точек пути, остановок, которые ставят на
якорь идущего паломника.
Белый конус горы блестит как большой
ледяной алмаз в небе. Интенсивный свет и
прозрачный воздух делают сравнимой гору
с мифическим описанием Меру, 'Горы
Сверкающего Появления' как Арийцы
назвали ее. Вид напоминает роскошное
описание Меру в Махабхарате: 'Целуя
небеса своей высотой, сияя как утреннее
солнце и как огонь без дыма, неизмеримая
и недосягаемая всем разнообразием наших
грехов'
По мере приближения к узкой долине,
чувство проникновения в святилище
усиливалось чрезвычайной тишиной.
Месяцы в Тибете преподавали мне
необъятность истинной тишины. Это не
является спокойствием или
успокоительным, как нам нравится
воображать это - когда просто тихо, и
необъятность тишины нарушается
убаюкивающим ропотом звука, пением птиц
или шелестом листьев. В широкой пустоте
Тибета сняты эти знакомые опоры, и
каждый сталкивается с абсолютным и
полным отсутствием звука, вызывающего
головокружение в его чистоте. Уши,
напряженно вслушиваются для
перестраховки, но нет ничего, пустота, и
чувство что каждый вступает в
неизвестное царство, усиливается с
каждым шагом.
Тишина углубилась, и прилетели птицы —
также, как это ни странно тихие; только
звук крыльев, прорубающих воздух.
Впервые я услышал различия в полете:
тяжелые крылья ворона, однотонный шум
ястреба, которой управляют кончиками
крыльев, шума стаи крошечных зябликов.
Их трепещущие крылья отражают свет как
кусочки фольги, брошенной в воздух, как
маленькие бумажные жители Тибета,
брошенные наверху горных перевалов,
возносящие напечатанные на них молитвы
на ветер.
Иногда тяжелый хлопок крыльев грифа
ломает тишину. Здесь в тени Кайласа,
выполняется тибетская церемония
похорон, когда кто-нибудь умирает среди
местных жителей. Тела ритуально
расчленяются и отдаются птицам в
последнем акте сострадания, финал во
благо живым существам.
Ниже утесов возвышается
тридцатифутовый флагшток Tarboche,
блестящий трепещущей массой флажков на
фоне стен каньона с черными тенями скал.
Паломники растягиваются на пути вокруг
него, медленно двигаясь метр за метром.
Поблизости башенка Chorten Kangnyi пылает в
вечернем свете. Запятнанное охрой
основание ступы и тонкий шпиль
уравновешивают снежную часть Кайласа,
возвышающегося над ней. Цвет и форма
говорят более ясно чем слова о
присутстии в святом месте, к которому
этот chorten - ворота.
Реальное путешествие начинается здесь,
где паломник проходит под аркой 'Two-legged
Chorten', чтобы получить его благословения и
входит в долину Lha Chu, Долину Реки Богов.
Воздух наполнен растущим предвкушением;
ощущение появляется немедленно: это -
царство, где за всем что видимо
скрывается нечто большее. Горные утесы
изрезаны надписями молитвы, потоки,
которые поливают пышный луг и полевые
цветы, доминирующая на нем длинная трава
— они - скала, вода, цветение… и нечто
большее; в этой яркой реальности
приближаются паломники - проявления
Бога, и те, кто ощущает Его, невольно
следует за инструкциями Тантры Demchog,
текстом самого высокого бого-словия
Кайласа:
Нужно расценивать себя и все, что видимо
как божественную мандалу... каждый
слышимый звук должен быть расценен как
молитва и каждая мысль, возникающая в
уме как волшебное проявление Большой
Мудрости.
Видеть каждую вещь как священную,
признать все, независимо от того, что
происходит как шаг на духовном пути; это
- цель Тантры, и это появилось из своего
собственного бытия здесь, в месте, где
природа установила богословие в
материальной форме. Со дна долины я
смотрел в удивлении на скалы, которые
образовывали стены с обоих сторон, из
мягкого красноватого песчаника,
ваяемого ветром и водой в галерею
фантастических форм. Зубчатые стены,
парапеты, террасы и башни были сложены
друг на друге в экстравагантной
фантазии, несколько тысяч вертикальных
шагов самых диких галлюцинаций Природы,
замороженных в твердый камень. На гребне
скальной гряды появились силуэты руин
заброшенных городов, исчезающие в
течение нескольких шагов, иллюзия этой
странной «архитектурной» скалы. У сцены
было все великолепие и сложность
гигантского дворца, построенного в
масштабе далеко вне человеческой
концепции.
Цвет одной только скалы был
действительным чудом, тонкими полосами
цвета апельсина и розовыми кляксами с
венами зеленовато-синих прожилок.
Высоко, серебристые ленты водопадов
вкрапляются в палированный анфаз скал.
Осенью они замораживаются в твердый
поток сосулек, и кристаллы снега
вычистят взволнованные края горных
утесов, гравируя странные иероглифы.
Было полное ощущение того, что вошел в
другое царство, и путешественники, с
которыми сталкиваешся на пути только
увеличивали чувство отсутствия времени.
Из ниоткуда всадник на белом пони
появился с длинным клинком кинжала на
его поясе. 'Tashi delek!' он кричал в
приветствии, и уносился, звеня
колокольчиками на ремнях, тянущихся
позади. Со всех концов Chu Lha долетал звук
свиста и криков - кочевая семья гнала
стадо овец, груженных солью для торговли
в высоких долинах на севере. Пара
монахов из отдаленной провинции Amdo
проходила мимо, темно-бордового цвета
одежды, колеблющиеся из стороны в
сторону словно колокола. Далеко впереди,
крошечные фигурки сделали паузу, чтобы
поудобнее приспособить свою ношу и
уходили прочь снова в необъятность
каньона.
У всех паломников было одно место
назначения, маленькое здание цвета охры,
цепляющееся за отвесную стену массивной
горы на другой стороне реки. Chukku Gompa,
первый из трех монастырей коры, был
пыльно розовым, серовато-коричневым как
скала, из которой он, казалось,
произростал. Гора, в которую был встроен
монастырь была также гигантским
естественным храмом, жильем Kangri Lhatsen,
сверхъествественного Защитника области
Кайласа. В прошлом он, как было известно,
проявился в телах некоторых мужчин 'близко
к их сердцу', в пророческой традиции
передаваясь от отца сыну. Сегодня оракул
тих, но Kangri Lhatsen чтят в специальной
маленькой святыне Chukku, отдельно от
главного храма. Так как Chukku посвящен
жестокому божеству, его двери закрыты
женщинам; и посторонние входят туда
только в специальных случаях.
Путь к gompa, идущий в гору через лабиринт
разноцветных валунов, вырезан с
молитвой. Очень высоко ожидала женщина;
серебряные монеты, вплетенные в ее
волосы, говорили о том, что она Golok, из
кочевых племен северо-восточного Тибета.
Три ребенка одетые в миниатюрные chuba,
всматривались с торжественными глазами
из-за ее юбок. Мы сидели вместе на
ступенях храма, и она говорила о своем
долгом путешествии. Ей потребовался
почти год, чтобы достигнуть Кайласа, и
она перечисляла места паломничества,
посещаемые по пути: Лхаса, Tsari, Samye, Sakya...
Перечень священных мест вызывал видение
невидимой сети путей паломников,
бредущих по Тибету, отдаленные места,
связанные в невидимой паутине Силы.
Поскольку мы долго говорили, дети
потеряли свою застенчивость и начали
играть, бросая гальку по краю террасы и
хихикали, когда она рикошетила вниз по
крутому склону.
Со временем из своего жилища появился
монах, чтобы отпереть дверь главного
храма, lhakhang или 'дома бога'. Внутри был
спертый воздух с ароматом ладана и
топленого масла. Пятна света перетекали
через края серебряных масляных ламп в
темноту. Стены были покрыты серебром
chorten и позолоченными изваяниями — все,
что оставалось от сокровищ шести
монастырей Кайласа, собрали здесь, когда
Chukku стал первым gompa, который будет
восстановлен после Культурной
Революции. Ниши на обратной стене
содержали 108 обернутых парчой Kanjur,
записи речи Будды. Поскольку женщина
молилась в храме, дети подражали ее
действиям, склоняя свои головы к
Священным Писаниям.
В центре комнаты на главном алтаре
единственное изваяние сидело среди
клыков слоновой кости и павлиньих
перьев, его особенности… почти
похороненные снежной бурей молитвенных
шарфов. Приземистая белая фигура была
совершенно непохожа на безмятежных
золотых Будд, обычно находимых в
Тибетских святынях; с его пучком волос и
миндальными глазами, это слабо
напоминало образ Tirthankara в джайнских
храмах. Его лицо, с чистыми глазами, было
странно тревожащим; оно казалось чуждым,
неуместным среди ритуальных Тибетских
принадлежностей, окружающих его.
Женщина Golok склонилась три раза перед
статуей, затем надолго застыла,
колеблясь. Ее яркое ожерелье из
отпалированных камней медленно сползло
с ее шеи, она вручила его монаху, который
усердно увешивал изваяние молитвенными
шарфами.
Эту статую называют Chukku Ринпоче после
основания монастыря в шестнадцатом
столетии, но ее легенда тянется еще
дальше, в бесконечное царство мифа. От
белых вод Молочного Озера в Индии (область
Lahaul) волшебно отделилось семь белых
изваяний. Одно из них впоследствии
оказалось возле Кайласа, где было
возведено на престол как центральное
сокровище Chukku Gompa. 'Снаружи, и это важно -
Kang Tise (Кайлас), внутри - Chukku Ринпоче и это
является самым важным.'
Присутствие этой странной статуи,
кажется, вдохновляет окружение готовое
к чудесам. В дополнение к этому
монастырь обладает инкрустированной
серебром раковиной, которая магически
перенеслась по воздуху из озера
Манасаровар, и огромный медный сосуд,
принесенный из Индии буддистским
миссионером Тилопой. Эти три вещи
представляют Тело, Речь и Ум Будды; их
союз – признак того, что учение будет
процветать в Тибете. Культурная
Революция рассеяла сокровища Chukku; позже
статуя и раковина были возвращены, но
медный сосуд исчез — украденный,
возможно, или расплавленный на
металлолом как очень много других
драгоценных экспонатов. Тогда, в 1985-м, в
день религиозного фестиваля, сосуд Ума
Будды появилось в пещере ниже того места
где расположен монастырь. 'Мы бывали в
этой пещере много раз прежде, но там
ничего небыло' – сказал нам монах. 'Именно
Kangri Lhatsen воссоединил эти три сокровища' -
добавил он с убеждением. И как мощная
ледяная шапка, коронующая Кайлас и
глубокие воды, текущие в Chu Ganga, это было
благоприятным предзнаменованием того,
что буддистская Дхарма, Путь, будет
снова процветать в Тибете.
Наблюдая за очарованными лицами
паломников, в то время когда монах
рассказывал свою волшебную историю, я
удивлялся снова тому, как легко жители
Тибета скользят между различными
царствами действительности. Рассказ о
невероятном был сказан тем же самым
сухим тоном, что и комментарий к погоде,
и принят с тем же самым доверием. Бросать
вызов таким утверждениям неуместно в
Тибете, где философия и вера
объединяются, чтобы заполнить границы
возможного.
Это земля, где живет
сверхъествественное, и завеса,
отделяющая обычную действительность от
магического царства, растворяется в
Кайласе. Тропа идет на север, в Долину
Богов, удивительное и естественное
непрерывно встречается и сливается,
легенда и факты, вера и правда, и наконец
все тает в целом. Естественная впадина в
скале, становится 'Вазой для Пищи
Миларепы'. На противоположном краю
потрепаный ветром водопад, падающий с 300-метровой
высоты, скручиваясь в спираль, является
хвостом лошади легендарного короля ‘Gesar
of Ling’. Гигантский torma - пирог гуру
Ринпоче, поднесенный божеству Кайласа,
заморожен в форме массивного горного
купола; поблизости, Хануман - король
обезьян, индуистское божество,
становится на колени в уважении перед
троном Шивы.
Сами окружающие горы - храмы, гигантские
естественные святыни, которые вызывают
ощущение невидимого присутствия,
наполняющего их. Три Бога Долгожителя,
Шестнадцать Sattvir, Семьдесят два Palgun —
легионы сверхъествественных существ
живут в скалах и встречаются на высшем
уровне, невидимых но ощущаемых
паломниками, которые молятся каждому из
них. Древние молитвы к Кайласу
чередуются с перечислением божеств:
. . . Справа, во дворце как знамя победы
Я молюсь божеству Chenrezig (Ченрезинг).
Позади, во дворце как белый шелковый
флаг
Я молюсь одной тысяче Будд.
Слева, в сверкающем кристаллами дворце
из снега
Я обращаюсь к Будде Медицины.
Впереди, во дворце как гирлянде из
драгоценностей,
Я молюсь пятистам Архатам...
Эта традиционная молитва все еще
повторяется сегодня, не только для того,
чтобы увеличить запас религиозной
заслуги, но и для освобождения всех
живых существ:
С неизменным умом у меня есть вера
Я простираюсь в благоговении и совершаю
кору...
Благословите нас так, чтобы у нас была
Сила сделать неоценимую пользу
существам
Благословите нас так, чтобы мы были
представителями высшего освобождения
существ
Благословите нас так, чтобы мы достигли
просветления и помогли бы достигнуть
его другим.
В этом богатом лесу символов узкие
категории легенды и факта, веры и
действительности не могут охватить
целое. Огромный пантеон Тибетского
Буддизма возникает из философского
понятия Пустоты. Когда все проявления
пусты, как можно протянуть связи между
иллюзиями? Божества, живущие в горных
храмах и двенадцатирукий Demchog с синей
кожей, возведенный на престол Кайласа,
столь же реальны как твердая скала, во
взгляде на высшем уровне, и столь же
иллюзорны как 'Я', которое чувствует все
это.
Что делает реальным то, что мы
воспринимаем? - вера, и это, паломники
осознают полностью. На валуне странной
формы они сидят в 'Седле Веры', чтобы
молиться за высокое перерождение в их
следующем воплощении. Они кланяются
перед изображением жестокого защитника
Tamdin, выгравированного на черном валуне,
и движутся вокруг Следа Будды,
оставленного его ступней в каменной
плите. На тропе регулярно встречаются
признаки духовной реальности, признаки,
оставленные богами, Буддами и святыми
такой власти, что на скалах остались
отпечатки их ног. Каждый раз, когда я
совершал кругооборот, я обнаруживал
больше этих мест, следов от касания
головой или руками, следов округлых или
продолговатых, иногда натертых маслом.
Их так много, что пройти все это кажется
невозможным для одного паломника, тем не
менее верующие стараются обойти их все и
склониться к каждому, так что их
бесконечная череда производит единое
чрезвычайное впечатление Силы и
Святости.
Четыре непальских женщины, буддисты из
северного пограничного района Непала
находящегося в неделе пешего перехода к
югу от Кайласа, окружали пирамиду камней,
которая является второй остановкой для
поклонения. Они обошли кругом три раза,
прежде чем начали свои простирания,
поднимаясь и падая в рваном унисоне как
волны, ломающиеся на берегу. Руки
поднимались, сложенные вместе, косались
лба, рта и сердца в быстрой
последовательности; женщины
становились на колени, потом
простирались во всю длину — колени,
живот, грудь, рот, лоб и руки — касались
земли, потом они вставали и повторяли
процесс. Это было предложение себя,
объединяя тело с землей в полном
подчинении Кайласу, который возвышался
в окружении льда и скал как Сатурн,
окруженный его кольцами. Немного далее
вниз по тропе, северное лицо Кайласа
появляется в профиле. Вид двух из
четырех сторон горы сразу производил
впечатление граненого драгоценного
камня, горный хрусталь - chorten легенды Бон.
Здесь путь, «Кора», превращается в
восточном направлении в часть большого
круга, вслед за кривой долины Chu Lha. Резко
контрастно по отношению к фантазиям
песчаника, оставленных позади,
предстает северная долина сложенная
гранитом, со всеми мягкими оттенками
серого. Представленный как мандала,
Кайлас является четырехсторонним,
установленным в пределах круга тропы
паломника; и как у мандалы у каждой из
его четырех лиц есть свой собственный
отличный характер. Лама Говинда сравнил
их с символическими числами Дхьяни ( Dhyani
) Будд, каждый из которых связан со
специфическим цветом, мантрой,
элементом и психическим центром в
человеческом теле. Паломник, который
идет вокруг горы, испытывает эквивалент
духовного возрождения, писал он.
Он приближается к горе от золотых равнин
юга, с полудня жизни, с энергией и полным
жизненным опытом. Он входит в красную
долину Амитабхи, в умеренном свете
заходящего солнца. Проходит порог
смерти между северной
темнотой и разноцветными восточными
долинами, поднимаясь на высокий перевал
Долма–Ла..., и он спускается, как
новорожденный, в зеленую долину Будды
Акшобья к востоку от Кайласа и снова
появляется в открытых, солнечных
равнинах юга, Дхияни Будды
Ратнасамбхавы, цвет которого – золотой.
В основе этой большой духовной «диаграммы»
возвышается Кайлас, его внешность,
постоянно изменяющаяся, его присутствие,
проникающее во всю область... Из
бесконечного разнообразия форм горы
самым роскошным предстает северное лицо,
монолит возвышающийся на 1,5 километра
как гигантский храм, высеченный в скале
сверхъествественными руками. 'Великолепие
и величественность представления и
духовной атмосферы там, просто
неописуемы', Свами Pranavananda написал в
своем путеводителе. Два меньших холма
стража обрамляют огромную пирамиду, их
уравновешенные формы, дополняют ее
симметрию.
Неподалеку расположен монастырь Dirapuk,
построенный в равновесии с окружением,
чтобы внушить духу благоговение. На этом
пятачке посвященные в Тантру размышляют
на Мандале Demchog's Высшего Счастья,
надеясь получить видение их божества,
быть этим Шивой или Буддой или одним из
легиона присутствующих, которые
населяют область. Обычные паломники
знают немного о таких мистических
методах, но им также внушает
благоговейный трепет святое
присутствие горы и они повторяют свои
молитвы не менее пылко. В комнате с
грязным полом они разделяют простую еду
и сон под овчиной, в то время как вне
монастырских стен пылает в неземной
красоте Кайлас в холодном лунном свете.
Однажды вечером я сидел один на плоской
крыше Dirapuk, наблюдая медленный переход
сумерек в ночь. Темнота объединялась в
расщелинах долины и распространялась в
чернильной волне к коленям,
противоборствуя с кругами света
отбрасываемого походными кострами
кочевников. Зажигалось все больше огней;
они, казалось, вызвали ответное свечение
от неба, поскольку звезды точно
определяли степень темноты наверху. На
монастыре я чувствовал себя парящим
между землей и небом; теплый огонь внизу,
холодный огонь в небе.
Между этими двумя царствами Кайлас
возвышался в ледяной тишине, сила,
гравированная на его широком горном
лице в непостижимом самоутверждении. В
течение нескольких минут я пытался
адекватно отобразить это огромное
видение в словах. Гора обладала
отдельной реальностью, которая была
непроницаемой для всех попыток описать
или объяснить ее. Это было столь же
непроницаемо как очень твердая ( adamantine )
ваджра, что у буддистов символизирует
Абсолют.
Гора прекрасна, прекрасна, и
преднамеренность, заключенная в ее
форме, указывала на более высокую
реальность — царство, к которому
человек в его несовершенстве не может
непосредственно приблизиться, и поэтому
должен обратиться к символике, чтобы
говорить о безобразном. Мы являемся не
тем, чем мы себя представляем и таким
образом это - утверждение, которое
только смутно постигает наш трезвый ум,
в то время как наше существо ощущает еще
нечто невнятное, недоступное, чтобы о
нем рассуждать. Слова никогда не могут
содержать необъятность такого опыта;
они только уменьшают его целостность. В
лунном свете гора пылала
внечеловеческой красотой, вызывая
чувство глубины и холода.
