Альпинисты Северной Столицы  

ГЛАВА IV

ПО ФОРТАМБЕКУ

Вторая база была расположена в чрезвычайно своеобразном, живописном уголке. Если сагранская база была на открытой террасе над пенящейся рекой и как будто сама просилась под кисть художника, то база
№ 2 была расположена в обстановке, которую не часто встретишь даже в этих диких местах.

Начать с того, что она была совершенно скрыта от любопытных глаз. Лесок вокруг нее был так густ, лианы, спускавшиеся с деревьев, были так часты, что разыскать ее мог только человек, который заведомо знал, что тут расположена база; к тому же она находилась в лощине. Кругом местность подымалась крутыми холмами, которые также укрывали базу.

На базе у раскинутых палаток, в тени деревьев, копошились люди, горел большой костер.

Александр Вениаминович Москвин, Воробьев и Ходакевич поднялись нам навстречу, когда мы, продравшись сквозь заросли можжевельника, вышли на небольшую полянку, где была расположена база.

Читатели не знают еще остальных участников нашей экспедиции, кроме т. Воробьева, знакомого им по экспедиции 1932 года.

Александр Вениаминович Москвин — ленинградский геолог и химик, работник Академии наук и целого ряда ученых заведений Ленинграда — был человеком, как будто специально приспособленным для экспедиций и горных путешествий: среднего роста, коренастый, плотный — с первого же взгляда он производил впечатление чрезвычайно упорного, даже упрямого человека. Как раз такие люди нужны для работы в трудных природных условиях. По опыту прежних экспедиций и рассказам Д.И. Щербакова я знал, что А. В. Москвин не боится физических лишений и что на его слово можно положиться: что он сказал, то сделает. Именно в силу этих его качеств я так хлопотал обеспечить его участие в экспедиции, тем более, что именно ему мы были обязаны в прошлом году открытием тождества пика имени Сталина и немецкого пика Гармо.

Соратников он себе подобрал по своему вкусу. Это были два геодезиста — Вальтер и Траубе, молодые ребята, но уже обстрелянные в альпинистском отношении, и т. Солдатов — небольшого роста человечек с огромными очками, тоже хороший ходок, несмотря на свой тщедушный вид. Характерной особенностью Солдатова был его головной убор (шлем). Солдатов всегда надевал его таким образом, что уши шлема торчали во все стороны. В итоге он производил впечатление «марсианина» в очках из богдановской «Красной звезды».

Остальные альпинисты — тт. Ходакевич и Недокладов — были: один — питерский и другой — московский рабочий, крепкие, здоровые парни с большим опытом альпинистской работы.

Об особенности т. Ходакевича я уже говорил. При всех возможных случаях он снимал с себя все, кроме трусов, и поэтому был буквально темно-бронзового цвета.

Третьего и последнего альпиниста — т. Церетелли — тут не было: он ушел с Бархатом, мы познакомимся с ним позже.

Пока готовили чай, мы с Москвиным забрались в палатку. Я рассказал товарищам, почему я так запоздал, и спросил их, что они успели за это время сделать.

Сделано, оказалось, довольно много. Москвин говорил, что он уже успел вместе с группой пройти не только вверх по леднику Фортамбек до места, которого он достиг в прошлом году, но и повернуть направо, в первый идущий направо горный ледник, называемый туземцами Курай Шапак, и обследовать его до конца. Ледник этот был измерен и занесен на карту.

Воробьев в свою очередь рассказал, что он прошел по Фортамбеку вверх до места, где ледник Фортамбек разветвлялся на два: ледник Москвина и ледник Турамыс; там на развилке он думал организовать базу. Для этого им отправлены вперед носильщики и провиант.

Завтра должна была отправиться туда вторая партия носильщиков.

Все эти планы были мною одобрены с некоторыми лишь поправками: завтра я решил отправить только работников москвинской группы — Вальтера, Траубе, Солдатова и носильщиков — с тем, чтобы они пошли послезавтра по назначению. Воробьева, Ходакевича и Москвина я решил задержать на один день: Москвина потому, что он чувствовал себя нездоровым, а остальных потому, что хотел их взять вместе с собою. Сам я тоже решил отдохнуть еще один день.

Москвин заявил, что его работники хотят в свою очередь разбиться на две  группы по двое. Дело в том, что ледник Турамыс, уходивший направо от Фортамбека, тоже расчленялся на два рукава: южный и северный, и оба эти рукава нужно было исследовать до конца.

Петя с носильщиками должен был сопровождать нас до третьей базы, а затем вернуться и заняться переброской груза со второй базы на третью.

На второй базе должен был остаться один Садырбай. Это последнее обстоятельство внушило мне большую тревогу. Садырбаю мы, конечно, безусловно верили, он был абсолютно свой человек. Но Фортамбек, несмотря на свою дикость, был все же посещаемым местом. Наступал конец августа, когда в Фортамбек приходили местные золотоискатели для промывки золота, которое уносил с собою бешеный ручей. Золотоискатели приходили издалека — и из долины Гармо и из долины Муук-су. Наверняка почти половина их в прошлом была басмачами. А ведь на базе оставался такой ценный груз, как наши винтовки. Вот почему встал серьезный вопрос о том, кто останется на базе кроме Садырбая.

Одно время думали оставить Стаха, но он запротестовал самым решительным образом. Тогда решили взять винтовки с собой. Их было, однако, очень много; часть винтовок решили поэтому хорошенько спрятать.

Это решение очень не нравилось т. Воробьеву. Даже легкие наши винтовки-карабины весили по десяти фунтов каждая. А эта сверхнагрузка была очень ощутительна. Но оставить винтовки на произвол судьбы или на одного Садырбая ни я, ни Москвин не решились.

Весь день двадцать четвертого августа мы провели сначала за снаряжением отправляющихся товарищей, затем за разборкой и подготовкой собственных грузов.

С утра ушли обратно Петя Жерденко, красноармеец Степченко и караванщики. Они должны были новую партию грузов перебрасывать с сагранской базы на фортамбекскую.

После полудня вышла москвинская группа — Траубе, Солдатов и Вальтер со своими носильщиками. С ними вместе пошли носильщики, транспортировавшие груз на третью базу.

К вечеру на базе остались только Москвин, я Ходакевич, Воробьев,   Недокладов, Стах, двое носильщиков и Садырбай. Наутро должен был остаться один Садырбай.

База № 2 в ущелье Фортамбек.

21-25 августа

 Двадцать пятого августа в десять часов утра мы тронулись в путь уже в полном походном снаряжении, пешком, с тяжелыми, до отказа набитыми мешками за плечами. Я перепробовал мешки всех товарищей. Каждый мешок весил не меньше двух пудов. А тут еще винтовки пришлось забирать. Мой мешок был тоже очень тяжелым. Это сказалось сразу же, как только мы вышли с базы и углубились в лес. Уже подъем на первый холм показал, что с таким грузом путь будет очень тяжел. А когда выбрались из леса и по наваленным камням подошли к началу ледника, пот со всех катился градом. Мы были совершенно  измучены.

Но другого выхода не было. Иными транспортными средствами, кроме собственных спин, мы не располагали.

Фортамбек представлял собою обычный, тяжелый для прохождения,  бугристый ледник, весь засыпанный камнями — мелкими и большими, грязью и песком.

Москвин повел меня, пока все отдыхали, показать верховье реки. Фортамбек, как и все реки, выбегал из ледяной пещеры. Мы забрались на большой камень против этой ледяной пещеры. Я сфотографировал дважды выход реки. Москвин обратил мое внимание на лед, опоясывавший камень, на котором мы стояли. Ледяные иглы окружали его как бы гирляндой.

— Вот докуда доходила вода несколько дней тому назад, — сказал  он, показывая мне рукой, — а смотрите, как сейчас быстро она убывает: почти полтора метра уже.

Действительно, от места, где шла ледяная корона, до воды было почти два метра.

— Скоро, видно, придут золотоискатели, — снова  напомнил он мне.

Когда мы вернулись к товарищам, то увидели новую картину. Ходакевич, снявший с себя буквально все, растянулся в ледяном ручье и купался. Надо было обладать только его исключительным, железным здоровьем, чтобы позволять себе такие вещи.

Дальше дорога сделалась еще труднее. Идти по камням с нашим грузом под палящими лучами солнца было прямо невмоготу. Быстрота движения скоро определилась в один километр в час. Останавливались через каждые двадцать пять минут на пять минут, затем стали останавливаться через каждые пятнадцать минут на пятнадцать минут.

Прошло уже два часа, а дорога отнюдь не становилась легче. По словам Москвина, такой дорогой предстояло еще пройти до намеченной им остановки против ледника Курай-Шапак около пяти-шести километров, на что понадобилось бы еще около пяти часов.

К двенадцати часам обнаружился резкий поворот ледника наискось, влево, а справа открылось ущелье Курай-Шапак. Хотя казалось, что до этого ущелья рукой подать, до него было не меньше четырех километров. Было видно, что раньше пяти часов вечера мы туда не попадем. Взваливши на плечи мешки, мы двинулись, после очередной передышки, к повороту ледника и вдруг все остановились. Как только мы забрались на огромный ледяной бугор, господствовавший над всем ледником, при повороте перед нами открылась панорама, заставившая нас остановиться и ахнуть.

Ледник замыкала большая снежная вершина. Рядом подымалась другая. В разрезе двух скрещивающихся линий этих вершин (как бы в опрокинутом треугольнике) вырисовывалась еще одна громадная снежная вершина. Она была типичной формы трапеции, у которой верхнее основание шло не параллельно нижнему, а несколько подымаясь с севера на юг. Эти очертания были настолько характерны, что не было ни малейшего сомнения ни у кого, что перед нами находится сам знаменитый пик имени т. Сталина, высочайшая вершина СССР, прежний немецкий пик Гармо, вершина, которую мы так долго искали и от которой оказались так близко сейчас.

До вершины в лучшем случае было не больше двадцати пяти километров. Она возвышалась на сравнительно ровном снежном плато, подымавшемся на высоту до шести тысяч метров. Плато кончалось обрывистой ледяной стеной — на взгляд километра в полтора-два высоты. Самая высокая, южная вершина пика была лишена снега точно так же, как и северная вершина. Зато вся середина пика, обращенная к нам очень крутым спадом, была покрыта вечными снегами.

Если бы каким-нибудь чудом нам удалось подняться по ледяной стене на плато, пожалуй можно было бы по этому снежному покрову, несмотря на крутизну, выйти приблизительно к средней части вершинного гребня, а оттуда было рукой подать на вершину. Вот что открылось перед нашими глазами.

Мало того, слева открылся еще один ледник, расположенный к нам еще ближе. Он переходил вверху в фирновые поля с красивой четырехугольной неправильной формы вершиной. Это был пик Евгении Корженевской, который мы наблюдали много раз в 1931 году и который тогда принимали за пик Гармо. Мы наблюдали тогда этот пик с севера, с высот склонов и вершин Заалайского хребта над Терс-агарским ущельем1. Сейчас мы подошли к нему с южной стороны. Он был непосредственно вблизи нас, и его почти семикилометровая (точнее шесть тысяч девятьсот метров) вершина подавляла своей величавой грандиозностью. Она значительно уступала, однако, в красоте и величии пику т. Сталина. Все наши помыслы были устремлены вдаль, туда, вверх по леднику, к величайшей вершине СССР.

Пик Евгении Корженевской. Вид с ледника Фортамбек.

Отдохнув, мы двинулись дальше. Если тяжел был путь до сих пор, то дальше он не сделался легче. Те же огромные бугры, покрытые камнями и льдом, то же постоянное «нырянье» по ним вверх и вниз, с той только разницей, что солнце поднялось выше, сделалось жарче, а сил становилось меньше.

Четыре часа пути показались нам восемью часами, и когда мы подошли к ущелью Курай-Шапак, то невольно остановились. Все заговорили об отдыхе и ночевке.

Тов. Воробьев и носильщики предложили было повернуть к левому склону ледника, указывая место, где они ночевали в первом своем движении, когда шли организовывать третью  базу.

Но я отверг это предложение. Более удобным для ночевки представлялся не левый, а правый склон ледника. Стоило только немного подняться со льда на боковую терраску, и мы оказывались на ровной, покрытой мягким песком площадке вблизи ручья и неподалеку от искривленных деревьев арчи. По этой площадке идти было ближе, чем перебираться к левому склону ледника. Мы повернулись к правому склону и скоро расположились на песчаной площадке.

Первый день пути по льду оказался настолько тяжелым, или, наоборот, мы оказались настолько нетренированными, что стали на ночевку в пять часов дня. Впоследствии и носильщики и мы проходили этот же путь в три-четыре часа. Пока готовили ужин, Москвин поделился со мной некоторыми своими опасениями по хозяйственной части. Оказалось, что у нас на базе ощущается недостаток мяса и муки. Недохватка объяснялась трудностью переброски продуктов, медленностью в передвижении грузов и некоторой неосторожностью в расходовании запасов, в особенности во время затянувшегося караванного пути от Оша до Саграна. Пришлось пересмотреть нормы снабжения, в особенности по муке. О мясе мы не так беспокоились, потому что, с одной стороны, у нас был запас рыбных консервов, а с другой стороны, мы надеялись (и, как увидит читатель дальше, не без основания) пополнить наши запасы охотой на горных козлов, следы которых мы находили всюду. Вся площадка, на которой мы сидели, была истоптана следами этих животных.

В семь с половиной часов вечера все уже легли спать.

26 августа

Вышли в восемь часов утра, наскоро напившись чаю. Нужно было наверстать потерянное за вчерашний день и добраться до базы; до нее, по словам Москвина, оставалось не больше каких-нибудь шести-восьми километров.

Но как быстро акклиматизируется человеческий организм! Вчера еще, впервые надевая на плечи тяжелые рюкзаки, мы сгибались под их тяжестью. А сегодня те же рюкзаки почему-то казались нам гораздо легче. И снова пошли мы по камням и ледяным буграм, то вверх, то вниз, обливаясь потом под жаркими лучами солнца. И все же мы шли быстрее,  чем вчера.  Первую более длительную остановку мы сделали через два часа после выхода, около десяти утра. Утешительно было то, что теперь мы были почти у начала полосы белого блестящего льда. Покрытые грязью и камнями ледяные бугры кончались, а по блестящему льду идти гораздо легче. Если это не ледопад, то он всегда представляет собою сравнительно ровную поверхность или, по меньшей мере, бугры, которые переходят один в другой ровными валами с сравнительно неглубокими ледяными лощинами.

По ущелью Фортамбек. Пик т. Кагановича. Вдали пик т. Сталина.

В двенадцать часов стали вторично. Мы прошли теперь уже достаточное количество километров и довольно близко подошли к пункту разветвления ледников, где предполагалась организация третьей базы. Все ближе и ближе приближался к нам огромный пик Сталина, все точнее и точнее обрисовывалось расположение его вершин, все больше и больше росла наша уверенность в возможности подъема от его плеча непосредственно к середине вершинного гребня.

Сидя на камнях у ледяного ручья, мы перекидывались друг с другом замечаниями, строили перспективы завтрашнего дня и возможные планы работы. Во всяком случае выяснялась необходимость специальной разведки от разветвления ледников, на восток, налево, а оттуда непосредственно к ледяной стене пика Сталина. Только после этой разведки можно было ставить вопрос о дальнейших совместных действиях всех групп и о возможных путях восхождения. Но пока разведка будет изучать подступы к пику, что будут делать остальные?

Москвин предложил поэтому свои услуги по руководству группой, которая отправится направо, по правому разветвлению ледника Турамыс (я, шутя, называл его ледником Турандот). Это обеспечивало серьезный характер работы. Я согласился. Так уже здесь определились основные вехи нашей работы.

Но это было не все, что принес нам сегодняшний день.

По мере того, как мы двигались все ближе и ближе к разветвлению ледников, четче и четче обрисовывались перед нами и перспективы, открывавшиеся при движении по леднику Фортамбек направо к леднику Турамыс.

Если ледниковое ущелье, которое вело к пику Сталина, отклонялось на восток влево, то ледник Фортамбек сначала переходил в ледник Турамыс, не меняя направления, и лишь затем круто поворачивал на запад, в направлении, прямо противоположном тому, куда поворачивал ледник Москвина. На самом повороте он упирался в ту же ледяную стену, на которой высился и пик Сталина. Стена кончалась длинным и ровным снежным плато на высоте шести тысяч метров. На этом плато возвышался еще целый ряд пиков. Прямо над поворотом к Турамысу возвышался над плато не пик Сталина, — последний оставался налево, а пик с волнистым гребнем, подымавшийся сравнительно полого. Он образовывал наверху тоже трапецию, с немного более приподнятой правой вершиной.

И эта характерная линия подъема и рельеф самой трапеции производили впечатление настолько чего-то знакомого и близкого, что невольно, как и вчера, все мы опять остановились и воскликнули:

— Да это же пик Зинаиды!

Это открытие, было исключительно важно. Читатель помнит по первой части нашей книжки, что такое был пик Зинаиды Крыленко. Когда в 1932 году мы послали группу Воробьева по северному рукаву ледника Гармо, мы послали их к подножью ледяной стены хребта Петра Первого, — к северу от ледников Гармо. Эта стена хребта Петра Первого венчалась пиком, который мы принимали тогда за пик Евгении Корженевской. Только группа Москвина в разведку 1932 года установила, что пик Е. Корженевской и этот пик — различные пики, и тогда мы назвали его пиком Зинаиды Крыленко.

И вот сейчас с своими знакомыми очертаниями он возвышался снова перед нами над ледяной стеной хребта Петра Первого, над снежным плато. Но мы наблюдали его теперь, подойдя к нему уже не по ледникам Гандо и, Гармо, а по леднику Фортамбек. Другими словами, если в 1931 году мы подошли к нему по леднику Гандо с запада, если в 1932 году мы подошли к нему по леднику Гармо с юга, то сейчас мы подходили к нему по леднику Фортамбек с севера.

Это означало одновременно, что мы подошли к грани «белого пятна», т.е. что мы уже прошли его целиком поперек с севера на юг.

Перед нами поднимайся хребет Петра Первого, а за ним с той стороны ледяной стены были уже прекрасно нами изученные известные места — Беляевский рукав ледника Гармо и самый ледник Гармо с его ответвлениями — Вавиловским ледником, ледником Шокальского, ледником Ванч-дара, Пулковским перевалом и т.д., точно так же, как мы прекрасно знали, что за ледяной стеной и пиком Сталина идет Бивачный ледник, потом ледник Федченко, потом ледник Малого Танымаса и т.д. и т.д.

Вот почему для нас это открытие имело такое первостепенно важное значение. Мы остановились и с торжествующем видом стали наблюдать и этот пик и подступы к нему непосредственно  по леднику Турамыс.

По существу тем фактом, что мы перед собой видели в непосредственной близи и пик Сталина, и пик Зинаиды, и пик Евгении Корженевской, в основном разрешалась вся задача нашей экспедиции. Эти три основные ориентировочные точки давали ответ на все вопросы, где мы находимся и что собою представляет эта труднейшая часть высокогорного Памира, весь этот район горного узла Гармо, как мы его раньше называли, но, конечно, только в основном.

Мы были в самом центре. Перед нами была уже его юго-восточная и южная граница. Но не восточная и не западная. Пик Сталина возвышался в самом пункте пересечения хребта Академии и хребта Петра Первого. По ту сторону хребта Петра Первого, где работала группа Горбунова, все было известно. На этой стороне мы теперь фактически производили изучение. Но между пиком Евгении Корженевской и хребтом Академии оставалось еще много неизученного пространства «белого пятна». Сюда должен был уходить своими верховьями ледник Мушкетова, подымавшийся от Муук-су к вершине Евгении Корженевской, и здесь где-то должно было теряться среди высоких гор и фирновых полей ущелье Аю-джилги, ближайшее после ледника Мушкетова к Алтын-мазарским высотам.   Это  все  еще нужно было изучить.

Но этого мало.

Ледник Турамыс уходил, как мы говорили, на запад, направо, и здесь где-то своими верховьями должен был соприкасаться с верховьями ледника Сагран после того, как Сагран поворачивал от Пешего перевала. Сюда пошел с сагранской базы Бархаш. Эту западную часть точно так же нужно было изучить.

Наконец, оставались еще далеко не пройденными и не изученными ледник Хадырша и др.

Работы, таким образом, оставалось еще много. Но в основном, благодаря этим трем ориентировочным точкам, задача представлялась все же разрешенной. Вот что особенно нас радовало. Работать дальше приходилось по уже безошибочно намеченным путям.

К часу дня невдалеке от разветвления ледника и начала поворота по леднику Москвина мы встретили трех носильщиков, шедших обратно с третьей базы на вторую. Отправившись на день раньше нас, они теперь порожняком шли за новой партией груза. Они сказали, что работники Москвина — Солдатов, Траубе и Вальтер — еще не вышли и что мы,  вероятно, еще успеем их застать. До базы оставалось, по их словам, не больше часа-двух пути.

Эта часть пути оказалась труднее. При самом повороте ледника начался ледопад, пришлось карабкаться по ледяным стенкам и скалам, и только приблизительно к двум с половиной часам мы подошли к повороту, где были видны разбитые прямо на камнях палатки и копошащиеся фигурки наших товарищей.

Это была база № 3.

Неуютным и неприглядным было наше теперешнее обиталище по сравнению с сагранской базой и даже фортамбекской. Там были зелень, солнце, ширь, простор,— здесь наши палатчонки стояли на голых камнях, в непосредственной близости к ледяным массам, без малейших признаков какого-нибудь прикрытия.

Ледник Москвина уходил от основного ледника круто вверх, и даже пространство, на котором была расположена база, не представляло собою ровного места, а шло вниз под определенным уклоном.

Прямо над палатками подымалась каменная стена горного склона, огромные камни и скалы высились вверху. Большие каменные глыбы, когда-то скатившиеся вниз, лежали тут же между палатками. А ниже палаток, когда кончалась узенькая терраска, крутой ледяной спуск выходил к реке; бешеный потоком вырывалась она из черной ледяной пещеры. Она бежала затем еще метров сорок с шумом и пеной вниз по ледяному руслу и снова пропадала в темной пещере. Она вырывалась затем лишь в конце ледника, неподалеку от второй базы, пробежав более пятнадцати километров подо льдом.

С той стороны реки подымалась каменная стена горной вершины. На определенной высоте она переходила в вечные снега. Этот пик, тоже очень красивый, мы назвали впоследствии пиком Генриха Ягоды.

На более или менее ровном месте, хотя почти на самом краю крутого спада к реке, была поставлена моя белая штаб-палатка. Остальные расположились рядом.

На одной из каменных глыб была сооружена большая каменная пирамида, верх которой был затянут красным кумачом. Красного флага не удалось водрузить за неимением древка.

Солдатова, Траубе, Вальтера и других, отправившихся до нас, мы застали еще на базе. Они только собирались выступать. Опоздание объяснилось чрезвычайной усталостью от вчерашнего трудного пути по леднику. Москвин немедленно распорядился, чтобы они выступили тотчас же: по северному ответвлению он хотел направить Солдатова, а сам с двумя товарищами предполагал пойти по южному рукаву...

Наше выступление было назначено на завтра.

Чрезвычайно оригинальное и очень редкое явление удалось нам наблюдать в этот день на леднике.

— Смотрите, смотрите! — закричал вдруг Стах, показывая рукой вниз на ледник Фортамбек, по которому мы только что пришли. — Смотрите, что там делается, что за фонтан?

База № 3 на леднике Фортамбек.

Мы все схватились за бинокли. Действительно, приблизительно в километре или полукилометре от нас из ледника, по которому мы только что пришли, бил огромнейший фонтан. Столб воды с страшным напряжением вырывался прямо из-под земли, бил вверх на двадцать-тридцать метров. В бинокль были ясно видны огромнейшее напряжение и сила этого фонтана. Струя воды подымалась вертикально вверх и затем рассыпалась тысячами брызг.

Чем могло быть вызвано это явление?

Река шла в этом направлении подо льдом. По-видимому, что-то случилось на ее пути; завалился ледяной грунт, или она встретила какую-либо непреодолимую каменную преграду и должна была искать себе выход. Напор воды был так силен, что прошиб ледяную толщу, вырвался на свободу и бил теперь вверх с бешеной силой.

Самое интересное было, — как долго будет продолжаться это явление, и успеем ли мы добежать до него, чтобы поближе посмотреть эту картину. Чтобы добежать до него, нам нужно было пройти ледопад, — на это ушло бы не меньше получаса. Мы отказались от этой мысли и продолжали наблюдать фонтан в бинокли. Минут через пятнадцать он исчез. И снова ледник простирался перед нами такой же, как прежде, — спокойный, молчаливый и суровый. По-прежнему шумела только река внизу, и время от времени с грохотом сыпались с противоположного склона камни, с громким шуршаньем слезала по ледяному склону мокрая грязь, и по-прежнему налетавшие порывы вихря трепали наши палатки.

Неуютно, неприветливо было на нашей базе. Единственным утешением был жаркий огонек, трещавший посредине. Искривленных сучьев арчи было кругом достаточно, и вокруг этого костра, тесно прижавшись друг к другу, грелись носильщики-таджики.

Мы пришли на место работ. С завтрашнего дня начнется уже настоящая экспедиционная жизнь.