Альпинисты Северной Столицы  

В. ВОРОБЬЕВ

ЛЕДЯНОЙ ДОРОГОЙ

11 сентября

Ледник Хадырша лежал против нас неровный, бугристый, заваленный беспорядочно нагроможденным моренным материалом. Длина его была не больше пяти-шести километров. Язык его поднят на высоту в две тысячи семьсот сорок шесть метров.

Ледник зарождается на могучих фирновых сбросах величественной и грозной стены основного хребта, замыкающего долину Хадырши. Громадными ступенями он спускается со стены двумя широкими потоками на ровное дно долины и течет вдоль нее, закутавшись в грязное и плотное одеяло поверхностных морен. Когда-то ледник заполнял собою всю долину. Таял и отступал вместе с другими ледниками и ледник Хадырша. К настоящему времени он как бы прижался к западному краю долины. Кое-где на площадке можно видеть бесформенные кучи гранитных камней. Москвин в 1932 году насчитал таких куч двадцать три. Ледник стаял, морены были размыты, и обломки валунов сохранились благодаря исключительной прочности материала, из которого они были сложены.

По площадке, отделенной от ледника травянистой мореной, можно легко и быстро дойти почти до самого цирка ледника. Цирк Хадырши представляет собою мощную крутую стену, полукольцом охватывающую верховья долины. Стена уходит вверх под очень острым углом на высоту свыше пяти тысяч метров. Она обращена к северу и потому сплошь снежная, местами обледенелая. И лишь кое-где из-под льда и снега торчат острые ребра темных скал, сложенных по большей части из сильно метаморфи-зированных сланцев, раздвинутых кое-где гранитными интрузиями.

Именно эту стену нам нужно взять во что бы то ни стало. Таково задание, для выполнения которого мы тут остались: я, Сережа Ходакевич и Юсуп.

С ХАДЫРШИ НА БЫРС

Мое внимание привлек подъем на стену по короткому крутому гребешку к выступу, отделявшему главное течение ледника Хадырша от его притока Томаши. Этот гребешок, казавшийся снизу острым, как лезвие ножа, отходил от одной из вершин, господствовавших над цирком Хадырши, и падал вниз, пересеченный несколькими фирновыми сбросами, к тому месту, где из-под льда выступали скалы. Здесь, на высоте примерно около четырех тысяч метров, фирн сменялся камнями и каменными осыпями, спускавшимися уже непосредственно к поверхности основного ледника.

Я оглядел в бинокль этот хребтик и забраковал его: круто, много льда, много ледорубной работы. Но кроме этого гребешка ничего подходящего не было видно. Сколько я ни шарил биноклем по склону, пути наверх не находилось. Всюду глаз наталкивался либо на ледяные отвесы, либо на чудовищные карнизы, грозившие ежеминутно обвалом.

Я снова перевел бинокль на гребешок и шаг за шагом начал его исследовать, мысленно как бы поднимаясь по нему.

Сначала осыпи — пустое! Как бы ни была крута осыпь, ее взять можно всегда. Над осыпями скалы. По всему видать: ломкие, ненадежные, те же выветрившиеся сланцы, по которым мы спускались с нашего перевала. На скалах придется попотеть. К счастью, они поднимаются вверх, как ступени: крутая стенка, за ней — ровный, спокойный подъем, потом опять стенка, опять ровно. После скал-фирн. Круто! Придется поработать ледорубом. Сбросы. Они рассекают гребень в нескольких местах. Наверное, придется их обходить где-нибудь сбоку. Перспектива малоприятная, если учесть, что бока гребня падают под углом не меньше шестидесяти градусов и кажутся снизу сильно обледенелыми. Один сброс, второй, третий — самый грозный, запирающий выход по гребню к вершине. В конце концов вся загвоздка как раз в этих сбросах. На самом гребне обледенения не видно.

Еще и еще раз я осматриваю гребень. И мне уж кажутся смешными мои сомнения.

«Что за вопрос. Конечно, можно влезть! И если правильно организовать охранение, будет не так уж и опасно...»

А со стены обязательно должны быть видны верховья и Курай-Шапака и других ледников, которые лежат по южную сторону хребта.

Я перевожу бинокль на противоположную (восточную) сторону стены, туда, где вчера Николай Васильевич искал перехода в верховья Курай-Шапака. Безнадежно. Всюду глаз натыкается на крутые обледенелые скалы, требующие долгих часов напряженной, чуть ли не акробатической работы на отвесных каменных стенках в десятки метров высоты. Нет, по гребню — это единственно возможный путь. Солнце и ветер разгоняют тучи. Над головой в разрывах облаков голубеет небо. Нам дано задание — ждать полного прояснения погоды и только после этого идти наверх. Стоит ли еще ждать! Похоже на то, что погода идет на поправку, что вторая половина дня будет хорошая.

Мы обсуждаем с Сережей план дальнейших действий. Решаем так: ждем еще час. Если нового ухудшения погоды не будет, снимаемся с лагеря, перебираемся на ледник к осыпи, которая ведет к облюбованному нами гребню, и идем вверх, сколько успеем до вечера.

В последний раз на хороших арчевых дровах, — выше дров не будет, — варим завтрак, кипятим чай. Скатываем палатку, помогаем друг другу подняться с тяжелыми рюкзаками с земли...

Земля влажная от утреннего дождя. Благодаря облакам Идти не жарко. Мы шагаем один за другим вдоль подножья правобережной морены по высохшим руслам горных потоков, покрытым множеством отпечатков копыт кийков. Шаг за шагом мы приближаемся к заключительному цирку ледника.

Мы идем не спеша. Торопиться нам сегодня некуда. Часто останавливаемся для отдыха и, сбросивши рюкзаки, любуемся развертывающейся перед глазами величественной панорамой верховьев ледника, слушаем оживленный говор падающих с каменных круч горных потоков.

Пора перебираться через ледник к подножью намеченного подъема. Он скрыт от нас боковой мореной, вдоль которой мы идем по травянистой ложбинке. Мы не имеем возможности выбрать наиболее удобное для перехода направление. Лезем наудачу по крутому травянистому склону морены и с ее гребня осматриваем ледник. Ледник сильно разорван поперечными трещинами. С трудом мы перебираемся через его трещины, промоины и загораживающие дорогу ледяные глыбы.

Но вот и каменная осыпь круто уходит вверх. Над ней видны скалы — нижний край того самого гребня, к которому мы хотим подняться. Навстречу нам скачет по камням пенистый поток.

Зигзагами взбираемся вдоль этого потока по осыпи. Эту осыпь мы еще снизу наметили для бивака. Место очень удобное: скалистый гребень защищает нас от холодного дыхания ледника, близко вода. Но мы никак не можем найти ровного места для палатки: падение склона слишком круто.

После долгих и бесплодных попыток мы принимаем решение площадку не искать, а делать. Подпираем камнями рюкзаки, чтобы они не скатились вниз, и дружно принимаемся за работу. Через час площадка готова, выровнена, на ней разбита палатка. Сережа устраивается подле нее с кухней готовить ужин, а я ползу по осыпи вверх — разведать наиболее удобный путь наверх к гребню.

Пока я хожу, сгущаются сумерки. Незаметно подкрадывается ночь.

Что может быть чудеснее ясной звездной ночи вторах средь ледников?

Кругом морозная тишина. На ледниках все застывает. Стихают шумливые потоки. Вершины снежных великанов смыкаются вокруг в одно тесное молчаливое кольцо. Они словно сдвинулись с места и подошли вплотную. Тускло поблескивают их ледяные шапки. Над ними перемаргиваются звезды. Порою кажется, что ближние скалы шевелятся и начинают куда-то ползти.

Время от времени над лагерем проносится холодный порыв ветра. Это ночной привет с верховьев ледника.

Надо бы спать: завтра опять вставать на рассвете. Но сон не приходит. Волнует неизвестность, которая нас окружает, волнуют тайны загадочного сплетения горных цепей и никем еще не пройденных ледников. Такое волнение охватывает каждого исследователя-географа, первым вступающего на никому не ведомую землю.

Мы с Сережей — первые люди, забравшиеся сюда. Сколько нам придется подниматься по ребру? Полдня, день или больше? Сможем ли мы по нему выйти на гребень основного хребта?

Неровный бег мыслей вдруг обрывается. Где-то по другую сторону ледника валится невидимая в темноте огромная лавина. Ущелье Хадырши сразу наполняется грохотом, напоминающим удары грома. Эхо подхватывает и разносит его раскаты над ледником, перебрасываясь от одного утеса к другому...

Я считаю секунды, отмечающие длинный путь лавины по ледяной стене. Мало-помалу шум лавины слабеет — она докатилась до подножия стены. Замирает в дальних ущельях эхо, и снова тишина — напряженная, готовая каждую минуту прорваться грохотом нового обвала.

Мысли у меня начинают путаться. Глаза слипаются. Сон...

13 сентября

Утро пришло ясное, солнечное. Как хорошо, что мы не остались внизу: мы имеем возможность, не теряя ни одного часа на преодоление подходов к гребню, сразу начать восхождение.

Сборов у нас немного: скатать палатку и спальные мешки, упрятать в рюкзак кухню и продовольствие.

По разведанному мною накануне пути мы медленно взбираемся наверх. Гребень полого уходит вверх, прерываясь кое-где скалистыми выступами.

Метр за метром мы преодолеваем подъем. Когда мы вышли, было свежо. Холод щипал руки, заставлял быстрее шевелить ногами. Через час уже стало жарко. Дает себя чувствовать высота. Тяжелый рюкзак лямками оттягивает назад плечи.

Идем час, другой, третий. Чем выше мы поднимались, тем круче становились ребра гребня, тем труднее было преодолевать поднимающиеся над ним скалы. Мы шли прямо по грани, никуда не сворачивая. Скалы громоздились у нас над головой, закрывая вид наверх. Мы преодолевали одну каменную кручу за другой. И нам казалось, что мы взбираемся по ступеням какой-то лестницы гигантов и что этой лестнице не будет конца.

Время подходит к полудню. Страшно хочется есть: наш утренний завтрак был не очень плотен. Мы с Сережей обсуждаем меню нашего сегодняшнего обеда. Но дальше обсуждения дело не идет: вокруг нас нет совершенно воды. Волей-неволей приходится отложить обеденный перерыв. Мы знаем, что скоро конец каменному гребню. А на краю фирнового покрова мы рассчитываем найти воду. Если воды не будет, нам ничего больше не остается, как растопить снег.

Еще одна — самая высокая и в то же время крутая и потому трудная каменная стенка. Взобравшись на ее вершину, мы видим, что дальше идет уже покрытый фирном гребень, и получаем возможность уже с более близкого расстояния, нежели вчера, оценить условия предстоящего восхождения.

Мы уже поднялись выше снеговой линии. Северный склон нашего гребня — весь в снегу. Южный склон, обращенный к леднику, — отвесная бесснежная каменная стена. Мы идем по самому краю этой стены, вдоль кромки фирнового поля. Свободное от снега пространство становится постепенно все уже и уже. Еще немного — и гребень весь уходит под сплошной фирновый покров.

Гребень здесь достаточно широк, чтобы можно было поставить палатку. Выровнять площадку на осыпи ничего не стоит. Из-под фирна здесь как раз течет ручей талой воды. Лучшего места для лагеря на этой высоте не найдешь. Мы сбрасываем рюкзаки и вырабатываем план действий.

Обедать. Ставить палатку. Час отдыхать. Отдохнув, лезть дальше. Если удастся — взойти наверх. Если не удастся — ограничиться подготовкой в фирне ступенек для восхождения завтра.

Вершина ледяной стены кажется очень близкой. Мы, задравши головы вверх, измеряем глазами расстояние до нее. Прикидываем, сколько времени может потребовать от нас преодоление преграждающих путь фирновых сбросов. Выходит, что если мы тронемся из лагеря в два часа, то к пяти часам будем наверху. Так ли?

Час, назначенный для отдыха, пролетает незаметно. На всякий случай набиваем карманы галетами, связываемся веревкой, подвязываем кошки.

Юсуп с явным неодобрением относится к нашим приготовлениям. Он опасливо поглядывает наверх и с сомнением качает головой.

— Яман... Дорога — иок. Мой пошел — курсак (живот) пропал...

Сережа отшучивается:

— Тебе бы все о курсаке беспокоиться...

В двух шагах от палатки начинается фирн. Фирновое поле полого уходит вверх. Уверенно опираясь на шипы кошек, мы медленно, соблюдая установленную правилами дистанцию, шагаем вверх.

Первое препятствие. Фирновое поле круто загибает вверх и обрывается под карнизом, вытянувшимся поперек гребня. Высота карниза четыре-пять метров. С его края свешиваются огромные ледяные сосульки. Некоторые из них доросли до поверхности фирнового поля и превратились в хрустальные столбы. Взмах ледорубом — и они с серебряным мелодичным перезвоном осыпаются сверху миллионами искр. Мы обрушиваем нависший над головами карниз и рубим в ледяной стене ступеньки, чтобы выбраться наверх.

Над карнизом — ровная фирновая площадка. За ней новое препятствие — гигантский фирновый сброс в несколько метров высоты, далеко выдавшийся вперед верхним своим краем.

О том, чтобы взять его в лоб, нечего и думать. Слева сброс обрывается ледяной стеной, основание которой тянется где-то внизу, на ледопаде ледника, в нескольких десятках метров под нами. Справа сброс как ножом отрезан крутым западным склоном нашего хребтика. Здесь вдоль самого края хребтика тянется острый фирновый гребешок.

Единственный способ перебраться через сброс — подняться по этому гребешку к боковому краю сброса, вырубить в нем сбоку несколько ступенек и по ним влезть наверх. Мы видим только начало и одну сторону фирнового гребешка. Что представляет собой он дальше? Не обрывается ли он и в эту сторону ледника карнизом? Если так, то восхождение по гребешку очень опасно.

— Внимание!

Сережа хорошенько закрепляется. Втыкает в фирн до отказа ледоруб, перекидывает через него веревку и понемногу выдает ее мне.

Тщательно прощупывая ледорубом рыхлый снег, я поднимаюсь к краю нашего гребня. Я готов к тому, что масса снега, на которой я стою, рухнет вместе со мною вниз. Снег рыхлый. Каждый шаг дается с величайшим трудом...

Есть карниз или нет?

Еще шаг — и я имею возможность заглянуть через гребень.

— Ну, как? — с тревогою спрашивает снизу Сережа.

Он впился в меня глазами, следит за каждым моим движением, готовый каждое мгновение в случае катастрофы перехватить веревку, навалиться всей тяжестью тела на ледоруб, чтобы удержать меня на склоне...

Я приветливо машу ему рукой.

— Все в порядке. Карниза нет. Можно подниматься по самой кромке гребня.

Я подтягиваю его к себе. Прочно усевшись верхом на гребне, он страхует меня в то время, как я рублю ступени на боковом краю загородившего нам дорогу сброса.

Четверть часа работы ледорубом, и я выбираюсь наверх. Следом за мной лезет Сережа.

Еще одно препятствие позади!

За сбросом — небольшая ровная площадка, заканчивающаяся трещиной. Приходится искать надежный мостик для перехода. Сейчас же за трещиной — новый сброс. Он менее крутой, чем пройденный нами, и мы лезем по нему прямо в лоб, вырубая ледорубом ступени в твердом фирне.

Дальше гребень, по которому мы идем, суживается. Но подъем становится страшно крут. Мы должны подниматься по самому ребру.

Прижимаясь животом к кромке гребня и держась обеими руками за глубоко уходящий в снег ледоруб, я выбиваю носками ступеньки в фирне — одну с левой стороны гребня, другую — с правой. Сережа внимательно следит за моей работой и страхует меня с помощью веревки.

Веревка кончается. Надо укрепляться, чтобы страховать Сережу.

Я разгребаю на гребне площадку, на которую можно сесть, глубоко уйдя ногами в фирн. Сажусь, перекидывая через плечо веревку.

Сережа медленно поднимается по ступенькам, как по пожарной лестнице.

Новая беда! Ледоруб не хочет уходить в снег. Лед!

Этого только не хватало. Лед под снегом. Снег здесь уже не представляет такой надежной опоры, как раньше. Кошки бесполезны, ибо шипы их не достигают льда. Под них набивается снег, и они совсем не держат. Опять надо рубить ступеньки во льду. Но до него надо сперва добраться.

Я счищаю со льда слой покрывающего его снега. Бедный Сережа: снег из-под ледоруба сыплется сверху прямо на него, в рукава, за ворот. А он не может даже опустить головы: он обязан следить за мной и, забывая о собственных удобствах, думать только о моей безопасности.

Нелегкая это задача — рубить ступеньки во льду под снегом. На каждую ступеньку затрачивается множество усилий и времени. Высота крайне затрудняет работу. Приходится часто останавливаться, чтобы перевести дух.

Работа идет необычайно медленно. Приходится соблюдать величайшую осторожность: справа и слева пропасти страшной глубины. А охранение на остром ледяном гребне, вздыбленном под углом по крайней мере в пятьдесят градусов, имеет больше, пожалуй, моральное, нежели практическое значение.

Увлеченные работой, мы не заметили, как переменилась погода. Набежали тучи. Солнце скрылось. Температура начала быстро падать. Руки стали замерзать в насквозь промокших перчатках.

А гребень все тянулся вверх. Казалось, ему не будет конца. Позади нас лежал уже добрый десяток ступеней. Силы у нас были на исходе. Время от времени налетали порывы ветра, заставляя нас ежиться в одежде, мокрой от засыпавшегося за рукава и за ворот снега. Все чаще и чаще я бросал ледоруб и пытался отогреть посиневшие от холода руки, засовывая их поглубже в карманы.

Особенно страдал от холода Сережа. У него были когда-то во время лыжного пробега по Белоруссии отморожены пальцы на ногах. После этого они стали крайне чувствительны к морозу. Я видел, что ему становится невмоготу, и предложил повернуть обратно.

— Да ведь осталось-то до верху пустяки. Дойдем.

— Холодно.

— Это не новость! Иди вперед! Дойдем!

И мы дошли.

Обледенелый участок на гребне оказался не так уж велик. В верхней своей части гребень сделался более пологим и менее острым. Лед здесь снова сменился фирном. Это обстоятельство позволило нам несколько ускорить темпы восхождения.

Наконец мы выбираемся к тому месту основного хребта, откуда отходит наш гребень. Ура! Мы на верхушке стены, замыкающей цирк Хадырши.

Но восхождение заняло гораздо больше времени, чем мы предполагали. Когда мы вышли наверх, день уже склонялся к вечеру. Солнце утонуло в тумане. Облака, точно хлопья грязной ваты, лежали кругом и совершенно закрывали вид в ту сторону, которая нас больше всего интересовала. Ущелье ледника Хадырши, откуда мы поднялись, также пропало в тумане. Налетел порыв ветра. Клочья тумана зашевелились, словно живые. Откуда-то сверху начала сыпаться снежная крупа. Все говорило за то, что к ночи можно ждать вьюги.

Погода подвела: восхождение, стоившее нам так много усилий, ровным счетом ничего не дало нам в смысле ориентировки. Туман сгущался, мороз крепчал, надвигался вечер. Надо идти назад.

—  Ну, что ж. Спускаемся?

—  Только без спешки. А то спустишься совсем не туда, куда надо.

Неудача нас не очень огорчает: если завтра погода улучшится, мы без особых трудностей поднимемся на хребет по готовым ступенькам.

Мы спускаемся медленно-медленно, рассчитывая каждый шаг и стараясь не завалить сделанных в фирне и льду ступенек. Ноги страшно страдают от холода. Пальцы на руках совсем свело, и они плохо слушаются. Веревка замерзла и не хочет гнуться как следует. Многие из наших ступенек приходится расчищать заново.

Сумерки настигают нас еще на гребне. Только бы успеть до темноты   пройти опасные места!

Из тумана сыплется снежная крупа. Ветер бросает ее нам в лицо, в глаза.

В надвигающейся темноте карниз с ледяными сосульками, через который мы прорубали себе дорогу при восхождении, кажется повисшим над бездонной пропастью. Но мы уже знаем, что за ним ничего страшного нет, и, переваливаясь через его край, мы просто спрыгиваем на фирн и бежим к нашей палатке.

Юсуп бросается нам навстречу, ловит наши руки и крепко-крепко их жмет. Он радостно взволнован и что-то быстро-быстро говорит. Оказывается, он все время наблюдал за нашим восхождением и страшно беспокоился за нас. Когда сгустился туман, он потерял нас из виду и был уверен, что случилось несчастье... И вдруг услышал наши голоса и увидел нас живыми и невредимыми.

Давно не пили мы с таким удовольствием горячий чай. С каким наслаждением мы оба, я и Сережа, вытянулись в своих теплых спальных мешках, прислушиваясь к шуму разыгравшейся за полотняными стенками непогоды.

На этот раз мы просыпаемся поздно. Первая мысль: как погода?

Я высовываю голову из палатки. Восток горит яркими красками рассвета. От тумана нет и следа. Все обещает яркий солнечный день.

Не хочется терять на сборы ни одной лишней минуты. Ночью был мороз, и фирн скован им. Подниматься по замерзшим ступенькам куда легче и безопаснее, чем по рыхлым и осыпающимся под тяжестью тела.

Солнце до нас еще не добралось. Воздух необыкновенно чист и прозрачен. В закоулках ущелий притаились ночные тени. Натягиваем шлемы и ватники. Дольше обычного возимся с кошками: пальцы цепенеют от холода, и никак не совладаешь с обледеневшими вчера ремнями. Такая же канитель с обмерзшей веревкой.

Наконец мы снова идем вверх по проложенным накануне следам. Юсуп опять остается в лагере. Как и вчера, уходя вверх, мы не ставим себе задачи перевалить на противоположную сторону хребта. Мы предполагаем ограничиться только разведкой и вернуться прежней дорогой обратно.

На этот раз подъем идет куда быстрее. Кошки на застывшем фирне держат гораздо лучше. А самое главное, не приходится терять времени на рубку ступенек. Правда, кое-где наши ступеньки замело за ночь снегом, и их приходится расчищать. Но это требует гораздо меньших усилий, нежели рубка. В основном же наша дорога цела. Издали гребень, пробитый нашими вытянутыми в ниточку следами и ступеньками, напоминает край напильника.

Отмороженные ноги у Сережи туго стянуты ремнями кошек и больше вчерашнего страдают от притаившегося в снегу холода. Сережа мучается основательно: морщится, все время бьет ногу об ногу. В конце концов он плюхается на снег и начинает поспешно расшнуровывать ботинки.

— Больше сил нет. Надо оттирать снегом.

Из-за хребта, через который мы переваливали с Курай-Шапака на Хадыршу? поднимается солнце. В воздухе сразу становится теплее. С тихим шелестом начинают осыпаться образовавшиеся на снегу за ночь тонкие пленочки льда. Еще полчаса — и мы вынуждены уже снять ватные телогрейки.

И наконец мы снова на вершине основного хребта. Он встречает нас сегодня совсем иначе. Ветра нет, сияет солнце. На север, на запад, на юг отчетливо видны самые дальние, находящиеся в десятках километров от нас горные вершины. Но вид на юго-восток, в пределах «белого пятна» прикрыт от нас низеньким хребтиком, отходящим от основного хребта в сторону, противоположную той, с которой мы поднялись. Чтобы заглянуть через него, я поднимаюсь на склон одной из вершинок, несколько возвышающихся над основным хребтом. Отсюда прекрасно видно все, что мне надо...

Из года в год я путешествую в горах. Десятки раз на Урале, на Кавказе, на Памире случалось подниматься на огромную высоту. Но каждый раз я наново переживаю захватывающее чувство восторженного восхищения той фантастической, совершенно не поддающейся описанию, поразительной по красоте картиной горного мира, которая развертывается перед глазами добравшегося до вершины альпиниста. Высочайшие вершины, глубокие пустынные горные долины, блюдечки бирюзовых горных озер, сверкающие на солнце серебряные ниточки горных потоков, дикие скалы, сочетание белоснежных полей с безбрежной синевой летнего неба, тонущие в легкой дымке дальние горные цепи, одиноко бродящие меж каменных великанов барашки-облака... Этой картиной можно любоваться целыми часами, не зная усталости, забывая обо всем...

Но сюда мы забрались совсем не для того, чтобы любоваться горными панорамами. Надо приниматься за дело. Мы устремляем свое внимание на юго-восток.

Наконец-то! Вот оно, загадочное пятно, так долго, дразнившее нас и не хотевшее сдавать нам своих неприступных позиций. Теперь оно от нас не спрячется. Я имею полную возможность с компасом в руках проследить направление горных хребтов, составляющих узел пика Крупской. Вершина, названная Николаем Васильевичем этим именем, у меня перед глазами — массивная, сплошь снежная, яркая и сверкающая под лучами солнца своими обледенелыми северными склонами.

Я усаживаюсь поудобнее на разогретых солнцем камнях, раскладываю на коленях записную книжку и крестиками наношу на ее страницы и пик Крупской и его белоголовых соседей, загородивших моим товарищам дорогу с Фортамбека и Саграна, и горные цепи, в узле которых поднимается с десяток открытых отрядами нашей экспедиции никому не известных ранее вершин. То, что я вижу, совершенно не сходится с картой, составленной участниками нашей экспедиции в прошлом году.

Основной хребет, на который мы вышли, не очень крутыми и совершенно свободными от снега осыпями спускается на юг к фирновым полям какого-то ледника, далеко врезающегося в пределы «белого пятна» своими истоками. Этот ледник смыкается своими верховьями с ледником Курай-Шапак, течет в широтном направлении в сторону Саграна и является одним из его левых притоков.

Но слева в Сагран, как я знаю, впадают только Бырс и Шини-Бини. Который же из них лежит перед нами?

Ледник Бырс показан на карте подходящим своими верховьями совсем не туда, где мы находимся. По карте он стекает нес основного хребта, а с его отрога, отделяющего Хадыршу от Иргая, подходя верховьями к верховьям левого истока ледника Томаши. Ледник, который лежит перед нами, заходит фирновыми полями гораздо дальше на восток. Я прикидываю глазами eго длину. Она, по моим измерениям, чуть не вдвое больше, чем длина ледника, нанесенного на карту под названием Бырс. Ледник Бырс имеет на карте один исток. Наш ледник — два.

Может быть, перед нами Шини-Бини? Судя по карте, он длиннее Бырса, складывается из двух рукавов. Но если так, то на карте совсем неправильно нанесен основной хребет, на который мы вышли. У нас — ледник под ногами, а на карте он лежит в пяти-шести километрах от хребта.

Как бы там ни было, несомненно одно: ледник, лежащий перед нами, своими истоками уходит далеко в пределы «белого пятна». С него имеются перевальные точки с одной стороны на Хадыршу, с другой — на Курай-Шапак, с третьей на Фортамбек, щель которого я вижу в просвете между пиком Крупской и остроконечной скалистой вершиной, сложенной из мрамора, поднимающейся в верховья Курай-Шапака. Ледники здесь заходят один за другой примерно так же, как растопыренные пальцы двух рук, если их сложить вместе.

Я вычерчиваю на листке полевой книжки схему расположения ледников, верховья которых как бы стянуты в один узел из возвышающихся над ними горных цепей, и сличаю ее с картой. Пробелы в центре этой карты, пресловутое «белое пятно», оказываются заполненными целиком. Это значит, что расчеты наши оказались правильными и мы не напрасно потратили так много усилий, чтобы взобраться на хребет, поднимающийся над Хадыршей. Это значит, что задача, возложенная на мою группу Николаем Васильевичем, почти целиком выполнена. Я говорю «почти», ибо полностью ее можно будет считать выполненной только тогда, когда я буду знать, какие, ледники мы видим сверху.

Разумеется, я не могу поручиться за точность своей работы. Будь со мною теодолит, я сделал бы совершенно точные засечки и «поставил» бы все вершины, которые я отсюда вижу, на те места, которые они занимают в натуре. Но со мной только компас, и я даю самую грубую схему. Эта схема коренным образом меняет то представление, какое у нас сложилось о «белом пятне», заставляет совершенно наново перечертить соответствующие участки составленной в прошлом году на основе глазомерной съемки карты северных склонов хребта Петра Первого.

Мы сидим наверху уже больше часу. Работа подходит к концу. Мы с Сережей вдвоем рассматриваем мою схему, сличаем ее с натурой, подправляем детали.

В ней все ясно, кроме одного: какой же ледник подходит к основному хребту Хадырши с юга? Бырс или Шини-Бини?

Есть только один способ получить ответ на этот вопрос: пройти по этому леднику и выяснить, куда он выходит. Выходы и Шини-Бини и Бырса нам очень хорошо известны, и мы по ним всегда определим, что это за ледник.

Спуск на этот, являющийся для нас загадкой, ледник не представляет никаких трудностей. Фирновое поле ледника совершенно гладкое. Трещин на нем не видать. Фирновое поле переходит в крутой ледопад. Его можно обойти по скалам и осыпям. За ледопадом падение ледника выравнивается, и он течет так же, как Хадырша, в широкой ровной долине, поросшей травой и арчевым лесом. Как было бы хорошо спуститься на этот ледник, исследовать его весь от перевального гребня, на котором я сижу, до языка, выйти по нему в ущелье Саграна. Вероятно, до нашей базы на берегу реки Сагран, где назначен наш сборный пункт, ходу здесь будет не больше шести-восьми часов.

А что если в самом деле пойти? Можно было бы убить сразу двух зайцев: окончательно выяснить, с каким ледником мы имеем дело, точно его измерить и зарисовать и передать Николаю Васильевичу, если он еще не успел уйти с базы, составленную мною схему. Нам представляется, что результаты наших наблюдений сделали бы, пожалуй, излишними для нашей экспедиции дальнейшие попытки проникнуть к «белому пятну» и сэкономили бы не мало сил и времени.

Но у нас все вещи остались с Юсупом в лагере на Хадырше. Если возвращаться за ними, то сегодняшний день пропадет даром: по размякшему снегу с тяжелыми рюкзаками не подняться. А как быть с Юсупом? Тащить его с собою наверх? У него нет ни кошек, ни ледоруба. На остром гребне, на крутом ледяном склоне он даже при наличии ступенек будет ходячей опасностью и для самого себя и для нас. Может быть, отпустить его одного вниз по долине Муук-су на Сагран, а самим с Сережей махнуть через перевал? Нет, отпускать Юсупа, не имеющего ни малейшего представления об альпинистской технике, одного в далекий путь через ледники и скалы, не годится. Самое лучшее было бы сегодня же перевалить через наш хребет, на котором мы находимся, чтобы захватить на базе Николая Васильевича и его группу. А не зная, какие ледники заходят в пределы «белого пятна», я никак не мог считать своей работы законченной. Ошибка, допущенная Николаем Васильевичем в определении пути для подхода к «белому пятну», обусловленная тем, что он не знал, какой ледник открылся перед ним со скал над Фортамбеком, была наглядным уроком.

Есть еще вариант: один из нас, скажем я, немедленно, не возвращаясь над Хадыршу, идет вниз на Сагран, другой спускается на Хадыршу, забирает с собою Юсупа, вещи и кружным путем идет на базу.

Сережа слушает это последнее мое предложение без всякого энтузиазма.

— Сможешь ли ты один, без охранения спуститься по нашим ступенькам в лагерь к Юсупу?

— Потихоньку, понятно, спущусь. И ничего со мною не станется. Но дело не во мне. Я пойду по готовой дороге. А вот как ты один спустишься там, где еще никто никогда не ходил? И потом: ты это ведь прекрасно знаешь, это против всяких правил — ходить по ледникам в одиночку...

Сережа прав!

Но если отказаться от моего плана, — значит надо отказаться и от исследования ледника. Юсупа мы через гребень перетащить не сможем, а отпускать его одного и идти сюда вдвоем нельзя. Вся наша работа, которую мы так успешно начали, будет неполноценной.

Сережа колеблется. Он чувствует, что и я прав. И в то же время никак не хочет примириться с мыслью, что мы должны расстаться, что я останусь один в ледниковой пустыне.

— Ну, а как же с едой! У тебя ведь ничего здесь нет. И нет спального мешка.

Меня это не тревожит: я уверен, что, отправившись в путь немедленно, я к вечеру доберусь до нашей базы. В крайнем случае, если бы я не дошел до нее засветло, я заночую в долине Саграна у костра с тем, чтобы рано утром завтра спуститься на базу. Не умру же я за сутки от голода!

Думать и детально обсуждать последний вариант некогда. Мне он представляется единственно правильным в тех условиях, в каких мы находимся. Если идти, так надо идти немедленно.

— Давай, Сережа, решать. Сережа хмурится.

— Что же решать? Ты уж, по-моему, решил. Раз надо — значит надо...

Он выворачивает свои карманы и отдает мне весь свой более чем скромный запас галет и замусоленных от долгого лежания в кармане кусков сахара, уступает мне большую часть своей доли шпрот и сгущенного молока. Пустую жестянку из-под молока я засовываю в карман: в случае, если мне придется заночевать в одиночестве, я в ней смогу согреть себе воду.

Веревку, которой мы были связаны, я забираю с собой. Мне она может понадобиться. Из теплых вещей со мною вязаный шлем и ватник. В ватник я закатываю кошки и с помощью веревки пристраиваю узелок себе на спину.

— Готов?

— Все!

— Ну...

Мы крепко жмем друг другу руки.

— Смотри,  будь осторожен   на   спуске.  Главное — не спеши.

— И ты!

— Прощай!..

И острая кромка хребта нас разлучила.

Было примерно одиннадцать часов, когда я начал спускаться.

Я спускался по южному склону гребня. Сюда выходили те же самые сланцевые породы, из которых были сложены скалы северного склона основного хребта. Они были сильно разрушены и наполовину погребены под обломочным материалом, покрывавшим в виде огромных осыпей весь склон хребта. Осыпь была не очень крутая, но подвижная и неустойчивая. Спустился я по ней без особых затруднений.

Выйдя на фирновое поле, я присел на камень, чтобы отдохнуть. И тут мне пришла в голову несчастная мысль: попытаться спуститься с фирнового поля не кружным путем, по скалам противоположного от меня левого берега, как я наметил, изучая ледник сверху, а кратчайшим путем, непосредственно по леднику. Каков был путь по леднику — я сверху в подробностях не видел, ибо ледопад был тогда скрыт от меня выступом основного хребта. Но с фирнового поля мне показалось, что ледопад сравнительно короток и большого падения не имеет. «Если будет трудно, — думалось мне, — выберусь на берег — и все».

Сперва падение ледника действительно было небольшим. Но чем ниже я спускался, тем ледник становился круче. Слева и справа от него поднимались черные выветрившиеся скалы. Внизу под ногами в сотне-другой метров лежала долина, в которую мне предстояло спуститься.

Скоро мне пришлось остановиться, чтобы вытащить и надеть кошки. Удвоив бдительность, я медленно и осторожно спускался вниз.

Трещина. Потихоньку обхожу ее сбоку. За ней другая, Она разрезает ледник по всей длине. Высматриваю ледяной мостик. Тщательно проверяю его прочность. Перебираюсь...

Все возрастающая крутизна падения ледника возбуждает тревогу. Если так пойдет дальше, то надо выбираться с ледника на берег. Но выбраться, оказывается, не так просто. Как это часто можно наблюдать на Памире, между льдом и береговыми утесами образовался широкий коридор. Ледник тянется вдоль этого коридора сплошной стеной в двадцать-тридцать метров высоты. Спуститься с этой стены нет никакой возможности.

Пробую спуститься по леднику ниже, чтобы найти проход к берегу в ледяной стене. Ледник дальше падает вниз гигантскими ступенями. Преодоление верхней из них отняло у меня чуть не полчаса времени: потребовалась ледорубная работа. Без ступенек, не имея охранения, спускаться здесь было уже рискованно.

Работа моя оказалась напрасной: ледяная стена, которой обрывался по бокам ледник, дальше была еще менее доступной, и последующий спуск по леднику оказался невозможным из-за крутизны широких поперечных трещин. А дальше ледник раскалывался на отдельные ледяные глыбы, высотою в десятки метров....

По сделанным мною ступенькам я вскарабкался обратно, заглядывая в каждую щель в поисках выхода с ледника. Мне везет: в одном месте край ледяной стены под давлением сверху нагнулся над отделяющим лед от береговых скал коридором. От края стены до дна коридора здесь метров пять-шесть: можно спуститься по веревке, если на поверхности ледника найдется, за что ее зацепить. Иначе я вынужден буду ползти по леднику на самый верх, к фирновому полю, и с него переходить на скалы. Это означает потерю по крайней мере полусуток. А я и без того потерял массу времени из-за рубки ступеней.

Неподалеку от бокового края ледника натыкаюсь на продольную коротенькую трещину. Давление ледника далеко выдвинуло ее верхний край над нижним. Оба края спаяны друг с другом широкими ледяными сосульками. Я выбираю из них одну, диаметром в двадцать-тридцать сантиметров, пропускаю за нее веревку. Концы веревки бросаю вниз, через край ледяной стены. Я зажимаю веревку в кулаке и, держась за нее, спускаюсь по крутому ледяному скату к краю ледника.

Немного акробатики, и наконец я чувствую под ногами камни. Дело нескольких минут снять кошки. Дергаю веревку, и она сваливается к моим ногам. Вытираю выступивший на лбу пот: с этим проклятым ледником пришлось-таки повозиться! И понесла меня нелегкая пойти на ледник, а не спускаться берегом!

После пережитого напряжения хочется отдохнуть. Но сидеть некогда. Вперед!

Я снова закатываю кошки в ватник, надеясь, что ни кошки, ни веревка мне больше не понадобятся.

Но путь по желобу между ледником и скалами оказывается не из легких. Падение ледника очень крутое. Приходится спускаться очень осторожно, чтобы не свалить на себя неустойчиво лежащие камни.

Проходит еще час. Спуск становится мягче, я перехожу со скал на боковую морену ледника. Еще полчаса, и я уже внизу — в той самой долине, которую так хорошо было видно сверху, с основного хребта. Ледник висит позади в скалистых берегах, напоминая снизу грязное полотенце. Здесь я ясно вижу то, чего не мог рассмотреть сверху: ледник, по которому я спускался, не доходит до основного ледника, заполняющего долину. В этот основной ледник он вливался, видимо, недавно, но потом отступил и теперь отделен от главного ледника большой конусообразной мореной в полкилометра длины. А главный ледник огибает тот самый хребтик, который загораживал мне сверху вид в сторону «белого пятна», и смыкается своими верховьями с верховьями Курай-Шапака. Разделяющий эти ледники гребень отходит от основного хребта, на котором мы были с Сережей, и тянется непосредственно к пику Крупской. Как раз по нему и возможен переход и с Хадырши и с Курай-Шапака к этому пику.

Я поворачиваюсь к «белому пятну» спиною и торопливо шагаю вниз по долину Она сильно напоминает долину Хадырши. Ледник, заполнявший ее раньше всю, теперь отступил к югу. Он тянется вдоль левого края долины. Правая ее половина так же, как на Хадырше, представляет собою широкое ровное плато, ограниченное с одной стороны стенкой того хребта, с которого я спустился, а с другой — высокой боковой мореной современного ледника. Плато тянется вдоль ледника на протяжении нескольких километров. По середине его течет речка, вытекающая из того ледника, по которому я только что спустился.

Застану я на сагранской базе Николая Васильевича или нет? Этот вопрос не дает мне покоя. Время — часа два или три. Мне надо поторапливаться, если я хочу засветло добраться до нашей базы: еще неизвестно, сколько времени потребует у меня путь до базы по ущелью Саграна, в которое я должен спуститься. Ведь если передо мною лежит не Бырс, а Шини-Бини, этот путь будет довольно-таки длинный.

Мало-помалу плато становится уже. Боковая морена ледника подходит вплотную к скалам северного склона хребта. Падение долины становится более крутым. Горный поток, мирно журчавший на плато, становится шумным и грозным. Наконец плато переходит в узкую каменную щель между мореной и стенкой хребта. Ледник горбится, и, образуя множество трещин, грязным, заваленным моренными обломками ледопадом падает вниз.

Спуск возможен только по морене, крутой и очень неровной. Ее склоны поросли лесом. Арча перемешивается с лиственными породами. Местами заросли настолько густы, что мне приходится через них продираться с риском порвать в клочья и одежду и кожу на руках. Трава выше пояса.

Хочется есть. Но я уже давно съел последние обломки галет и куски сахара, какие у меня были. Несколько ниже я натыкаюсь на куст черной смородины. Она совсем поспела и как бы ждет, чтобы ее кто-нибудь попробовал.

Высота три тысячи метров. Я в долине Саграна. С высокого камня оглядываю окрестности. Ледник, вдоль которого я спускался, до Саграна не. доходит. Теперь все ясно: я спускался по леднику Бырс.

Убедившись в этом, я вытаскиваю из кармана полевую книжку и делаю на составленной утром схеме необходимые пометки. Теперь она уже полностью закончена, перестала быть схемой и целиком сомкнута с имеющейся картой не только со стороны ледника Хадырша, но и со стороны Саграна и Бырса. Благодаря тому, что мне удалось исследовать ледник Бырс сверху и пройти его от верховьев до самого низу, он приобрел на карте совсем иные очертания, нежели имел раньше. Я не напрасно пошел на риск путешествия в одиночку: в дело географического познания высочайшего хребта Дарваза, каким является хребет Петра Первого, внесена еще одна лишняя подробность. Риск полностью оправдан достигнутыми результатами.

Вторая половина поставленной задачи: застать Николая Васильевича на базе и доказать ему нецелесообразность восхождения по Шини-Бини после одержанного нашей группой успеха. Если бы это мне удалось, наша экспедиция сэкономила бы по крайней мере три дня работы…

Увы! На песке, оставшемся от какого-то высохшего потока, я вижу следы. Здесь совсем недавно прошли вверх по

долине люди, по-видимому не дальше, как вчера. Прошли альпинисты: передо мною отпечатки подошв горных ботинок, подбитых гвоздями. Среди них отпечатки подошв совсем маленького размера. Обратных следов нет.

Сомнений нет: здесь прошел Николай Васильевич со своей группой. По-видимому, ему удалось очень быстро перейти с Хадырши на базу. Не задержавшись ни на один день, он ушел вверх по Саграну на Шини-Бини Он оказался гораздо более подвижным, чем предполагали мы с Сережей. Я опоздал.

Я выхожу на узенькую полузаросшую травою тропинку, которая ведет вдоль долины Саграна с Пешего перевала к Муук-су. Теперь я уже «дома». Еще пара-другая километров — и я вижу на противоположной стороне ущелья палатки, дым костра, людей.

Мост через бурный Сагран, грозно пенящийся в узкой каменной щели, крутой подъем вверх — и я среди своих.

Меня обступают со всех сторон, засыпают жадными, нетерпеливыми вопросами: почему я пришел сверху, а не снизу,  что с Сережей, что мы с ним видели с перевала...

Вместо ответа я вытаскиваю и с торжеством показываю товарищам свою схему. В этой схеме — результаты упорного, тяжелого труда нашей экспедиции, конец последнего «белого пятна» Памиро-Дарваза, наш успех, наша победа.